Выстрел в Опере - [145]

— Я, если хочешь знать, — сказала Катя, — только здесь себя полюбила.

— Потому что здесь у тебя бабок еще больше! — растолковала сей феномен Даша Чуб.

— Нет, — грозно отчеканила Екатерина Михайловна. — Потому что здесь я впервые в зеркало смотрю с удовольствием, без страха. Потому что здесь не страшно быть красивой. Потому что здесь у женщин есть честь! Эта честь — данность. И из этой данности следует, что никто не полезет тебе тупо под юбку. Ты хоть знаешь, каково мне с моей мордой жилось в нашем бизнесе, где каждый, каждый третий начальник считал, что уложить такую бабу, как я, для него вопрос чести? — смерила она взглядом певицу. — А не уложить — показать себя нестоящим мужиком. Потому что в нашем веке не было ничего бесчестного в том, чтобы с ходу предложить понравившейся тебе порядочной женщине отправиться в койку. Потому что у нас считалась непорядочной женщина, которая отправилась с мужиком в ресторан, а потом ему не дала. И что меня там защищало? Ничего! Мы сами все преграды разрушили, когда равноправия добивались. Женщина равна с мужчиной! А равна — значит, бой один на один со шпагами равной длины. А здесь каждая дама — замок, окруженный рвом! Здесь на тебя снизу вверх смотрят, рот открыв, а подойти никто не может. Гениальная стратегическая позиция! Потому что здесь честь — не пустой звук. Ради нее убивают.

— А из-за нее вешаются! — парировала Даша, пришибленная пафосом сего реприманда. — Что хорошего в вашей чести? От нее один вред. Я у нас в кабаке всякого понаслушалась. Забеременела — лезь в петлю, потому что аборт спокойно сделать нельзя. Раз с мужиком переспала — иди на панель. Ушла от мужа — бросайся под поезд, как Анна Каренина. Женщины — рабы вашей чести.

— Брак тоже рабство, — сказала Катя. — И любовь — рабство. И дружба. И честное слово. Все это делает нас невольными. И, в то же время, делает нас порядочными людьми.

— При чем тут порядочность? — взвилась Даша. — Но я еще освобожу всех! Всех!!

— От чего? — спросила Катя. — Я была в 13-м году. По делу ходила. Как раз когда все началось, все ваше амазонское движенье. Бабы начали носить мужские галстуки и пиджаки и начался бум проституции. В каком-то крохотном Томске открылось двадцать шесть публичных домов. Я прочла… У меня где-то газетка осталась. Маш, я в нее деньги твои завернула? Где?

— Там, — указала историк, глядя в книгу.

Катя направилась к шкафу, отыскала сверток и, безжалостно вытряхнув из него «сашенек» и «петруш», зачитала:

«Кiевлянинъ», 21 октября 1913 года

ХОЧУ БЫТЬ МУЖЧИНОЙ

— Так вот, Дарья, — сказала Катя, чеканя слова, — я не хочу быть мужчиной. И мне дорого время, когда дамы жертвовали честью, только чтобы спасти жизнь своим кавалерам, а кавалеры жертвовали жизнью, чтобы спасти честь своих дам. И я лично, слышишь, лично, — ткнула Катя в жемчужную грудь, — сделаю все, чтобы особи, призывающие нас упасть мордой в грязь ради свободы и равенства, существовали только в борделях, а борделей в Киеве было меньше, чем театров. Мы об этом с гласным киевской Думы Ясногурским много говорили… Правильно он писал: такие вот в шароварах и довели нас до революции!

— Ты, случайно, не на меня намекаешь?! — обалдела звезда кабаре.

— Я не намекаю, — вонзила Катя кинжал в живот. — Я прямо говорю. Давно хотела. Из-за Маши молчала. Она тебя подругой считает. Это ты никого не любишь! Потому что любовь — это не плеваться кипятком. Любовь — это забота и ответственность. И я Машу люблю, и Митю тоже. Я бы и замуж за него пошла. Но он иудей, а я — православная.

— Скажи еще, что ты Бога любишь! — крикнула Чуб.

— Я вообще не верила в Бога, до тех пор пока не стала ведьмой. А нынче знаю, он есть — и не откажусь от него, — отвесила Катя. — Будем жить с Митей так, без брака. Нам хорошо. У него изумительный ум. Он любую задачку, как орех, щелкает. Только орехов у него не было. А я предоставила полный мешок. С привидением — это его идея. Обворожительнейшая афера. А для тебя — Митя был погремушкой. И чести для тебя нет. И ценности ее ты не понимаешь. И говорить нам с тобой больше не о чем. И кабак я твой хотела купить, чтобы прикрыть эту мерзость! Так что там с Домом с химерами? — повернулась Дображанская к Маше.

— Ты его купишь, — сказала студентка, успевшая пролистать «Архитектор». — В июле 1912, уезжая на африканское сафари, Городецкий заложил дом киевскому товариществу взаимного кредита и потерял навсегда. Он так и не смог вернуть деньги. Если ты дашь ему больше, чем это товарищество…

— Спасибо, Машеточка, — нежно поблагодарила ее Катерина. — Раз ты уже почти ходишь, заходи ко мне завтра под вечер. Я «мотор» за тобою пришлю. Чаю попьем. Ты ж по всем документам моя единственная на свете родственница. И Митя мой спрашивал: «Почему кузина твоя к тебе не заходит?» И Мира своего прихвати, он хоть и привидение…

— А я пока что не привидение, — проскрежетала Землепотрясная Даша, — могла бы и меня в гости позвать. Поговорили бы о том, какое я enfant terrible[38] за чаем tête-а-tête[39].

— Проводи меня, Машенька.

Проигнорировав Дашин призыв к примирению, Катя шла к выходу.

— Значит, — закричала заведенная Чуб, — ты стесняешься знакомства со мной? Потому что ты — порядочная. А я — бесчестная женщина! Я бесчестная, потому что показываю голые ноги, в которых еще месяц назад ты не видела ничего бесчестного. А ты честная, хоть живешь с отбитым у меня парнем без брака. Ты — ханжа!