— Ну… — торопил солдат.
— Именье и подпалили… рожь по едокам роздали… Землицу тоже по едокам.
Солдат повеселел лицом, поправил шапку, победно посмотрел на подошедших товарищей.
— Гоже… толково поступили, толково… Да вам же теперь жить не тужить…
— Жить бы можно, — вздохнула Катерина, —да вот бумагу из волости прислали — вернуть все добро помещику…
— Обратно? — поразился солдат.
— А не вернешь, карателей пришлют. В Родниках, говорят, мужикам за самоуправство каратели такое прописали… чище пятого года.
— Родники… это какого будет уезда? — быстро и глухо спросил солдат.
Катерина назвала уезд.
— Тверской губернии?
— Тверской.
Солдат вдруг торопливо начал свертывать папироску — бумажка на закурку оторвалась неровным клином. Солдаты кругом переглянулись.
Зазвучали отдаленные выстрелы. Начало смеркаться. Передали команду строиться. Бородатый солдат взял Катерину за плечи:
— Мамаша, на мост вот этим переулочком выбирайся. А у нас тут последний разговор будет с временными… Про все разговор… и о земле между прочим. — И солдат, зло вскинув на плечо винтовку, встал в строй.
Катерина долго провожала глазами уходящие к Зимнему отряды красногвардейцев и солдат, вытирала слезившиеся от холода глаза и шептала:
— Поговорите там, ребята, сурь- езно поговорите.
Перестрелка вдали стала чаще, злее.
Катерина не помнила, сколько времени проблуждала она по переулкам, а к мосту так и не могла пробраться.
Усталая, она присела у подъезда высокого, из серого камня дома.
Вдоль панели молодой паренек вел под руку пожилого человека и уговаривал его:
— Пусти винтовку‑то, Трофи- мыч…
— Обидно‑то как, парень… — жаловался Трофимыч, —Два раза всего и пальнул по юнкерам, и подбили меня, свинячьи дети…
Трофимыч вдруг покачнулся и всем телом навалился на паренька. Тот оглянулся по сторонам, заметил прикорнувшую у подъезда женщину и позвал:
— Тетка, помогай…
Катерина подошла.
— Миша, опять ты, — перепугалась она, узнав в пареньке подручного своего мужа. — Кого это постреляли? Васю?..
— Жив Вася… Трофимыча юнкера подбили.
Вдвоем они донесли раненого до подъезда, положили на ступеньки. Катерина наклонилась.
Трофимыч глухо мычал от боли.
— В дом бы внести… — вслух подумала Катерина.
— Далеко дом, верст пять… кровью изойдет…
— Да вот дверь… стучи…
Миша смущенно оглядел высокий подъезд, тяжелую резную дверь, массивную литую ручку.
— Стучи, стучи… худо ж человеку. —Катерина заметила нерешительность Миши и осердилась: — Тоже «революцию делаю»… И зачем тебе ружье дали? — Она поднялась и постучала в дверь кулаком.
Долго не открывали.
Тогда, осмелев, Миша грохнул в дверь подбитым подковками каблуком.
Дверь наконец приоткрыл дряхлый седой швейцар и заявил, что пускать никого не велено.
— Именем революции… — высоким срывающимся голосом крикнул Миша и потянул дверь к себе. — Открывай, открывай!
Вдвоем с Катериной они внесли Трофимыча в переднюю, положили на диван.
Катерина раздобыла воды, достала из чемодана холщовое полотенце, что везла Василию, скоро и ладно сделала перевязку.
Трофимыч слабым голосом бормотал:
— Вот жалость какая… подбили… — Потом забылся.
— А ты нишкни… всех не побьют… там еще Василий мой… — утешала Катерина и, заметив с беспокойством заглядывающего в окно Мишу, кивнула ему:
— А ты ступай… доделывай дело‑то… Я покараулю тут.
— И то, тетя Катя, — обрадовался Миша, взял Трофимычеву винтовку и шагнул к выходу. От двери строго погрозил стоящему в углу швейцару: —Ты наших тут не обижай… Я еще вернусь.
Катерина сидела у изголовья Трофимыча, думая о Василии, Мише, бородатом солдате с улицы, о всем сегодняшнем редком, незабываемом дне.
Незадолго до полуночи «Аврора» ударила по Зимнему. Загрохотали пушки с Петропавловской крепости.
— По дворцу бьют, — перекрестился швейцар и дрожащими руками принялся затягивать окна шторами.
— Погоди завешивать‑то, —припала Катерина к окну.
…Далеко за полночь Миша привел Василия.
— Гляди и радуйся… Красная сестра милосердия. —Он показал на Катерину.
Катерина обмерла, потом, вскрикнув, кинулась мужу на грудь:
— Шивой… Вася… целый?
Василий засмеялся, обнял жену.
— Ну, Катя, поцелуемся… с праздничком тебя… каюк Временному…
— С утра до тебя добираюсь, Вася, — пожаловалась Катерина. — С ног сбилась… Я к тебе от мужиков… с поручением. Да ты проголодался, поди?
Катерина выложила на стол рыбу, хлеб.
— Те–те… А рыбка‑то знакомая, — испробовав рыбы, удивился Василий, — Да ведь это ж карп из архирейского озера. Каким это манером, Катя?
— Да уж таким. Позабрали мы озеро…
— И правильно сделали. Ну, а землю?
— И землю… Мне, Вася, лошадь с барской конюшни выдали — сытую, холеную; Лукашке, брату, плуг достался… Вот опасаемся только, как бы каратели не понаехали… В Родниках мужикам за самоуправство они такое прописали…
— Какие теперь каратели? — осердился Василий. — Мы что ж, в шутку Зимний‑то брали?
Василий поднялся, поправил усы.
— Вот что, Катя! Поедешь с Мишей домой. И Трофимыча отвезете. А я в Смольный… Там сейчас съезд начинается… рабочих и крестьян. Ленин говорить будет… о мире, о земле…
— Ленин! — всполошилась Катерина. — Мужики тоже и о Ленине просили узнать. Вася… — она льстиво заглянула мужу в глаза, — хоть бы одним глазком глянуть… какой он из себя.
