Выстрел на Лахтинской - [28]

— Нет, я его не лечил, но много знал о нем. Судя по всему, он был психически неуравновешенным человеком. Уже одно то, что он хранил в течение года в своем доме труп сына, говорит о многом! О его странных поступках рассказывала и первая жена Панкратьева. Поэтому, когда ко мне пришла Марина Турбина и сообщила, что муж застрелился, я ни на минуту не усомнился, что сделал он это в состоянии аффекта, — Доливо-Добровольский помедлил несколько секунд, собираясь с мыслями. — Если бы речь шла о том, чтобы выдать справку в какое-нибудь государственное учреждение, я бы, конечно, воздержался, но мне просто хотелось помочь вдове Панкратьева и упростить процедуру церковных похорон. Я здесь никакого криминала не усматриваю.

— Тем не менее, любое медицинское заключение следует выдавать на основании осмотра больного. Хочу вас спросить о другом: вам приходилось беседовать с Мариной о ее муже?

— Первый раз она обратилась ко мне с просьбой обвенчать ее с профессором, ну а потом, по-моему, уже в день смерти мужа.

— Считаете ли вы, что профессор покончил с собой из-за того, что страдал душевным недугом?

— Это, вероятно, не так. По-видимому, у него были и серьезные причины для самоубийства. Я слышал, что семейная жизнь у Панкратьева не сложилась: с первой женой он разошелся, второй брак оказался не совсем удачным, его первенец умер, а приемный сын оказался проходимцем... А тут еще серьезные неудачи в исследованиях по очищению крови... — Доливо-Добровольский снял очки и стал протирать их белоснежным платком. — Ну, нормальные, уравновешенные люди в этих случаях не стреляются. Некоторые же, как Николай Петрович, имеют неустойчивую нервную систему, а тут еще револьвер под боком.

— Вы считаете, что Панкратьев был религиозен?

— Профессор несомненно был верующим.

— Ну, а о самоубийстве профессора вы больше ничего не знаете?

— Я вам все сказал.

* * *

Маргонин и Сазонов заканчивали обедать в ресторане «Националь».

— Итак, — сказал Сазонов, пригладив усы и отодвинув в сторону тарелку с недоеденным пловом, — я все-таки считаю, что Панкратьева убила Марина.

— Мотивы? — Маргонин посмотрел на официанта, который принес два стакана чая, кинул в стакан кусочек сахара и, позвякивая ложечкой, начал медленно его размешивать.

— Авторитет церкви все время падает, что отражается на доходах священнослужителей. А тут еще появляется ученый, который ведет опыты по оживлению животных и собирается перенести их на человека. Мало того, он не предал земле тело своего сына. А ведь согласно Ветхому завету, воскреснуть мог только господь! И профессор становится опасным для церкви человеком, — Сазонов вытер лицо большим батистовым платком. — Ученого решают устранить. Но как это сделать? И тут помог случай.

Панкратьев женится на молодой религиозной женщине: несколько человек видели, как она целовала крест у священника Благовещенской церкви. Марина попадает под их влияние. А тут еще бесконечные ссоры с мужем, ей приходится разрываться между ним и матерью. Но Марина никогда не решилась бы на убийство, если бы ее руку не направляли священнослужители.

— И кто же конкретно? — спросил Маргонин, допивая чай.

— Пока ничего определенного сказать не могу. Но личность Доливо-Добровольского для меня непонятна. Говорят, он хороший хирург, но оказалось, что он еще известен как епископ Фока. И как это один и тот же человек может сочетать в себе материализм врача с поповскими бреднями о боге?

— Еще что-нибудь закажете? — к столу подошел официант.

— Две чашечки кофе, пожалуйста, — попросил Маргонин и, когда официант отошел от стола, вопросительно посмотрел на Сазонова. — А разве ты установил, что существует преступный сговор между Мариной и Доливо-Добровольским?

— Пока еще нет. Но меня насторожило следующее. Несколько дней назад мне позвонила по телефону некая Малышева, сама врач, и сообщила, что в день смерти Панкратьева видела Марину, разговаривавшую с Доливо-Добровольским у его дома.

— Судя по материалам дела, она в тот день говорила с ним о возможности церковных похорон, — возразил Маргонин.

— Но ведь Доливо-Добровольский, к тому же, незаконнно дал заключение о психическом заболевании Панкратьева, хотя ни разу его не осматривал.

— Для чего же он, по-твоему, это сделал?

— Возможно, чтобы побыстрее похоронить покойного и скрыть следы преступления. — Сазонов возбужденно взмахнул руками. — Понимаешь, тут всплывают интересные факты. Оказывается, судебный врач Будрайтис допустил серьезный просчет. Он должен был произвести вскрытие тела профессора тотчас же после смерти. Но Будрайтис этого не сделал. Почему? Далее. Он, как выяснилось, хорошо знаком с Доливо-Добровольским и даже приносил ему домой снимок с места происшествия, якобы для консультации, действительно ли смерть Панкратьева наступила на полу или тело перетаскивали с кровати на пол.

— А ты допрашивал Будрайтиса?

— К сожалению, пока это невозможно. Будрайтиса на днях оперировали по поводу камней в желчном пузыре, он сейчас лежит в больнице в тяжелом состоянии, и свидание с ним не разрешают. Я усматриваю между этими двумя фактами несомненную связь.

— Но это тебе придется еще доказать, а я хотел бы тебе показать один документ. — И Маргонин, вынув из бумажника сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его собеседнику.