Выстрел на Лахтинской - [2]

Сазонову пришлось призвать на помощь всю свою выдержку — зрелище было малоприятное. Говорят, что со временем можно привыкнуть к смерти, но теперь, после семи лет работы в милиции, Сазонов хорошо знал: это к нему не относится. Сам он был из крестьян Тульской губернии, во время войны переехал в Ташкент и устроился в железнодорожные мастерские.

Работал он добросовестно, старательно и вскоре стал бригадиром. Во время Осиповского мятежа принял активное участие в его подавлении. В 1921 году Сазонова пригласили в партийный комитет мастерских и предложили перейти на работу в милицию, где нужны были сотрудники. Он согласился. После окончания курсов следователя Сазонова направили работать во второй участок милиции вначале стажером, а затем и самостоятельно.

Он был человеком спокойным, дотошным, как говорят, «звезд с неба не хватал», перед начальством не заискивал, и в то время, как некоторые его товарищи по учебе уже выдвинулись на руководящую работу, а кое-кто даже переехал в столицу, Сазонов все еще продолжал служить в той же должности, с которой начал.

Сотрудники управления милиции считали, что ему не хватает «гибкости ума», однако каждое дело он расследовал тщательно, старался разобраться в мотиве преступления, хотя это и не всегда ему удавалось: его версии обычно оказывались очень уж прямолинейными. Правда, чаще всего Сазонову приходилось расследовать мелкие кражи, драки на почве семейных ссор, хулиганство, иногда заканчивающееся поножовщиной.

И вот теперь он подумал о том, что дело, предстоит канительное, хлопотливее, придется долго разбираться в причинах самоубийства, ведь застрелился известный профессор университета, а чего ему стреляться, если, судя по всему, жил он совсем неплохо, да и к тому же недавно женился на молодой женщине.

...Одно из окон в сад было открыто. Из окна были видны фруктовые деревья, кусты виноградника, усыпанные спелыми крупными гроздьями, небольшой цветник из белых и желтых хризантем. Поближе к забору росли красивые белые каллы. Легкий ветерок надувал ситцевую занавеску. Со двора доносился собачий лай.

— Здесь никто ничего не передвигал, приезжал только врач скорой помощи, но он констатировал смерть профессора и, по его словам, ничего не трогал. Я созвонился с ним, фамилия врача, — агент сверился со своей записной книжкой, — Пастухов. Вдова Панкратьева утверждает, что муж покончил с собой на почве семейных неурядиц. Предварительный осмотр места происшествия показал, что замок входной двери имеет царапины.

— Причина их установлена?

— Пока нет, просто не было времени.

Осторожно обойдя тело, Сазонов подошел к открытому окну, посмотрел в сад, постоял немного в задумчивости, затем вышел в переднюю и взял со стола револьвер[2]. Это был старенький шестизарядный «Смит и Вессон». Пятен крови на нем не было. Сазонов, завернув револьвер в газету, спрятал его в портфель и затем перешел в кабинет профессора.

Стены просторного кабинета были оклеены светло-зелеными обоями. На стеллажах ровными рядами стоял книги не только на русском, но и на французском и немецком языках, было много аккуратно переплетенных немецких журналов. Письменный стол орехового дерева был завален бумагами. Рядом стояло вертящееся кожаное кресло.

Слева на маленьком столике находилась пишущая машинка «Ремингтон», в которую был заправлен чистый лист бумаги. Казалось, что хозяин кабинета вышел на несколько минут и сейчас вернется к прерванной работе.

Почти всю столовую комнату занимал большой обеденный стол, покрытый вышитой скатертью. Вокруг него стояли стулья с кожаными сиденьями и высокими спинками. В углу находилось два мягких кресла с протертыми бархатными подлокотниками. Следователь взглянул на большие напольные часы, за стеклом которых ритмично качался длинный медный маятник. Стрелки показывали половину десятого.

«Однако быстро течет время», — подумал он.

— Жена профессора здесь? — спросил Сазонов.

Агент угро вышел и через несколько минут вернулся с молодой привлекательной женщиной. Лицо ее было слегка покрыто веснушками, в углах небольшого рта с тонкими губами застыли скорбные складки. Длинное темное платье еще больше подчеркивало ее худобу.

Женщина села в кресло, и следователь увидел, что ее руки дрожат, да и вся она сама не своя.

— Вы не волнуйтесь, рассказывайте, — Сазонов достал из кармана небольшой блокнот и карандаш, приготовившись делать записи. — Как вас, кстати, зовут?

— Марина Андреевна или просто Марина. Сегодня утром, когда я возвращалась с базара и открывала наружную дверь, раздался выстрел.

— В котором часу это было?

— Часов в восемь утра. Муж лежал на кровати с простреленной головой, — и Марина заплакала.

Сазонов налил ей воды из стоящего на столе большого фарфорового чайника.

— Я подняла лежавший на полу револьвер и положила его на столик в прихожей, а раненого мужа переложила вместе с матрацем на пол. Не знаю даже, откуда у меня силы взялись.

— Зачем вы это сделали?

— Ну... думала, что он может упасть и совсем разобьется. Я очень растерялась и не могла ничего сообразить, но затем выбежала на улицу, попросила какого-то мужчину вызвать скорую помощь. Когда приехал врач, Николай Петрович был уже мертв.