Высшая мера наказания - [6]

Внезапно подвальная идиллия нарушилась. Загремела отпираемая дверь и ограничительная цепь. Жизнь встрепенулась и снова рухнула в сумасшествие. Сначала в кандалах увели Деда. Затем чёрные «браслеты» защелкнулись на запястьях Юрия. Какой — то опер в звании майора. Странная игра в шахматы в неподобающее время, в неподходящем для этого месте и со странным соперником. Его «ход конем». Попытка вербовки… Офицер рассудительно убеждал взять на себя пару нераскрытых убийств. Обещал оставить в стране и «скостить» срок:

— Ты хороший парень! Армяне от тебя не отстанут, — всех собак повесят. Подумай, — время ещё есть. Если что, — дай знать через надзирателя.

Молодой гордец самоуверенно заявил:

— Не понимаю ни армян, ни вас, грузин! Ничего не знаю ни о каких преступлениях! Убийствах! Ни о «шахматах» ваших! Уведите меня в камеру!

Майор усмехнулся:

— Да ты что! Решил под дурака закосить? Ну-ну… Только мой тебе совет! Всех остальных за идиотов не держи! Невиновный не требует «в камеру». А только — на свободу! В общем, разговор не окончен. Ты подумай! Хорошо? Смотри, парень, «романтика больших дорог» требует кое-каких жертв. Ты уверен, что готов? Я дело твое видел. Ты же в юридический поступал. Для сокамерников твоих это — как красная тряпка для быка. А сейчас иди!

Парня увели. Спустили обратно, — в сырость, в отрицание. Сняли наручники. Барон выслушал его жалобу. Назвал «стандартной процедурой» и ободряюще просветил:

— Не бери в голову. Обычные ментовские «ломки». Всех мерят одной меркой.

Но молодой арестант ещё не осознавал подобных стандартов. Снова цепь, ключ в ржавом замке. Это был Дед. Его принесли на руках. Босоногого. Без сознания. Отдельно — ботинки. Ноги — в крови и синяках. Грузинская брань эхом отозвалась в подземелье. Барон снял с себя пальто. Свернув его, осторожно подложил под голову Деда. Потом переговоры с соседними камерами. Вскоре фундамент министерства, буквально, задрожал от негодующих криков, ругани и грохота посуды об стены.

В специзоляторе МВД Грузии начался бунт!

Молчаливый разговор

Чай и свеча дрожащая очертили призрачный круг.

Сгустками, каплями, лицами мир засочился вдруг…

Пламя стоит мерцающе, словно прицел в ночи.

Память воспоминаньями странно и горько кричит.

Велик мой в проруби…

Руки отцовские.

робость и нежность сестер…

Город, смеющийся хлебом и фруктами,

Кто-то в мгновение стер…

И потекли уже новые образы в наш разговор без слов.

Прошлого с будущим, боли и гордости

слышен безмолвный зов.

Руки белеют, свеча отражается

в мудрых, спокойных глазах.

В трепете пламени, в мыслях неслышимых всё, —

и полеты, и крах…

Каин и Авель,

Костры инквизиции,

В рабство голодный уход…

Белжец и Аушвиц, —

Бездна изгнания…

Все же спасенье грядет!

Стылость тюрьмы исчезает от кружки,

тепла, мирных рук…

Нередко слова бесполезны. Нужны тишина, ночь и друг.

— Дед я, — сказал…

Все вопросы легкой улыбкой встречал.

Кто же он был? Мудро, просто,

всё и как есть показал.

Смерть и бессмертие,

Честь и бесчестие,

Тьму и источники сил,

Мысли свободу

И слов покаяние…

Новый рассвет наступил.

Протест человека против любого произвола справедлив и оправдан. Узник дорого расплачивается за собственные грехи. Поэтому его нетерпимость к тем, кто совершает преступления безнаказанно, принимает крайние формы. Взбунтовавшиеся заключенные ломали всё, что ломалось. Вооружались всем, что могло служить оружием. Баррикадировали двери камер, чем попало. Сваливали в кучу матрасы, намереваясь их поджечь при необходимости. Тюрьма готовилась к отражению штурма спецназа. Это была настоящая война угнетаемых с угнетателями. Она никогда не прекращалась. Заключались временные соглашения, но — ненадолго. Нарушался негласный договор исключительно властями, — их очередной попыткой беспредела. Как случилось и на этот раз…

Новичок, распалённый общим негодованием, без раздумий включился в борьбу. Деревянные нары пошли на баррикаду. Поверх досок навалили лишнюю одежду, матрасы. Тела затачивал края алюминиевых мисок. Шла подготовка к бою, привычная для бывшего афганца.

Дед пришел в себя. Узнав о бунте, одобрил все действия Барона. Они недолго поговорили друг с другом. Затем Барон передал слово Деда соседям, вызвав их стуком в стену. Те «прогнали» по всем камерам, чтобы держались изо всех сил, а то менты вконец «оборзеют». Через глазок в двери виднелись ряды спецназа, — в масках, с дубинками и щитами. Откуда-то из глубины подвальной тюрьмы послышался звук открываемой двери. Угрожающие крики перешли в шум борьбы. Стены с новой силой затряслись от ударов металла и гневных криков узников. Затем наступило затишье…

Дед подозвал Барона. Потом вызвали надзирателя. Разговор шел на грузинском. Юрий разобрал несколько слов. Понял, что воры требуют начальника. Через пять минут дверь в камеру отворили. По ту сторону крепостного вала стояли три офицера. Выслушали Деда. Начальник кивнул головой. Что-то ответил на грузинском. И удалился.

Гела, наблюдающий через глазок за спецназовцами, сообщил, что те покидают зону. Потом дверь снова открылась и Барон с Белой вышли в коридор. Новичок вопросительно посмотрел на Деда. Вор объяснил:

— Всё, сынок! Мы своё сказали. И продолжать дальше, — себе во вред. Менты пока поостерегутся беспредельничать. Чуток ослабят режим. Большего сейчас добиться не в силах.