Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки - [20]

– Оськина, позови Галю, мне ветрено очень.

– Ладно, пойдем, – кричит в ответ Оськина, – хватит дурака валять, а то Галя заждалась уже.

Боровиков пытается оттолкнуть себя от земли и с помощью Оськиной приподнимается, и, выписывая невероятные кренделя, он закручивает такие виражи, что все время почему-то оказывается спиной к направлению движения.

– Мы туда идем! – тащит его Оськина. – Туда, а не туда.

Кивая и потеряв способность вязать лыко, Боровиков мычит, хрюкает и повизгивает. Дверь подъезда, конечно же, цепляет его ручкой за распущенный шарф.

– Послушайте, – выдавливает он, обращаясь к двери, – ведь это же дверь!

– Дверь, – говорит усталая Оськина, – дверь вот это, а это ручка.

Ее тон напоминает Боровикову добрые старые времена, золотое детство, когда каждый предмет разъяснялся и описывался досконально.

– Да, – говорит он, – я, кажется, очень пьяный. Ладно, никуда я отсюда не пойду.

Он хватается за ручку двери и повисает на ней.

– Хватит идиотничать, – кричит Оськина, – люди спят!

– Я сказал: не пойду! Значит, не пойду! – разглагольствует Боровиков. – Мне здесь нравится, здесь небо видно!

Глаза его смотрят вверх и не принимают возражений.

– Я что же, тебя сюда для этого тащила?! – пищит Оськина. – Мне что же, наказание это, что ли? За что только?

– За безобразие! – вставляет Боровиков. – За моральное разложение! Ты меня от жены увела! Вот! А я не хочу!

– Ну, пойдем, пожалуйста, – ноет Оськина, пытаясь образумить его по-хорошему, – я тебе постираю.

– Жена постирает! – гордится Боровиков. – И вообще, я ничего не помню! Дайте пройти!

Он делает шаг, спотыкается и попадает в объятья Оськиной, а та с силой затаскивает его в подъезд и сажает на ступеньку лестницы.

– Не пройдет! – машет рукой Боровиков. – Пустое. Я не хочу, не могу, не буду мочь!

Он замолкает и всматривается в белое лицо Оськиной, потом медленно закрывает глаза. И вертящиеся круги заворачивают его, и летит он с неимоверной скоростью непонятно куда. Как сорвавшийся с катушек истребитель…

Очухивается Боровиков часа через два на полу около двери в квартире Оськиной, совершенно голый. Тишина и запахи пугают его. Хочется пить, голова неуверенно держится на плечах. Шлепая по коридору на кухню, Боровиков вздыхает и вспоминает, что перед банкетом обещал Оськиной потом заехать к ней.

– Ай, черт, надо ей позвонить, – говорит он вслух, и, хлебнув воду, расстраивается, что не удалось повеселиться.

Глаза его рассматривают кухонный пейзаж. Что-то малознакомое и непонятное вокруг. Холодок пробегает по телу…

А Оськина уже давно спит, и ей абсолютно наплевать на Боровикова – того Боровикова, которого она зачем-то затащила к себе, раздела и все ему перестирала. А он отказался спать на диване и ушел в коридор к двери на коврик, как собачка. Даже подвывал, пока не уснул…

...

2001

Время для любви

Севрюгины ужинали. Правда, ел только муж, а жена наблюдала. Макароны и жареное мясо – в самый раз после семи.

С утра они разбежались по работам, а накануне Евгений Владимирович всю ночь доделывал новый проект. Ася же долго вязала, а потом заснула. Правда, ей позже вставать.

Настало, наконец, время побыть вместе.

Тягучие минуты поглощения пищи разворовывали свободное для любви время. А прошлая ночь осталась в памяти невосполнимо утраченной.

Ася несколько раз провела вилкой по пустой тарелке, издавая пронзительный и выводящий из себя звук. Ей есть уже не положено, а тут еще Евгений Владимирович со своими служебными рассказами и упреками.

Проект не приняли, и он его выбросил по дороге домой.

– Ненавижу, – сердился он, – все им до последней точечки объяснишь, нарисуешь, и вот тебе – шиш! Что ты молчишь?

Ася продолжала неловко скользить вилкой по тарелке, и переводить глаза с мужа на солонку.

– Интересное кино! – возмутился Евгений Владимирович. – Я тебе тут рассказываю, а ты кривишься. Потрясающе!

Он жует мясо и даже не чувствует вкуса, неудача злит, но еще больше злит то, что жена не поддерживает его.

– Тебе это не важно, да? – пристает он к Асе. – Что муж деньги теряет, что муж без проекта, что у него неудача?! Что это, в конце концов, за еда? Макароны?!

Он отодвигает тарелку и ждет новых мыслей.

– Женя, – говорит Ася ласковым тоном, каким обычно разговаривают с душевнобольными, стараясь их не слишком раздражать, – ты меня обижаешь. Ведь я готовила.

– Что тут готовить! Готовила она! – возмущение мужа нарастает, он крутит глазами в стороны и начитает размахивать рукой. – Молодец! Спасибо! Что еще? Не хочешь меня пожалеть? Я всю ночь все-таки это барахло выравнивал! Думаешь, я хорошенько выспался?

– Вот-вот, – Ася грустно улыбается, – лучше бы лег спать. Я ждала.

Тут Евгений Владимирович осекся и, чуть успокоившись, сказал:

– Мне надо было закончить.

Он пододвинул тарелку обратно, капнул на макароны кетчупа из стеклянной бутылки и стал их есть, холодные почти, совсем уж не вкусные. Да и мясо тоже не для всяких зубов.

Ася же молчала вновь, тыча вилкой в солонку, перемешивая белые кристаллики, и ждала новых придирок. Она к мужу не лезла. Успокаивай его или наоборот – не замечай, все ему не так.

– Опять молчишь? – снова лип к ней Евгений Владимирович. – Ну, а у тебя что новенького?