Высота - [48]

— Нет, серьезно.

— На дороге меня подобрали. Везли домой, а привезли к вам.

— С вами невозможно серьезно разговаривать. — Маша рассмеялась. — Обедали?

— Завтракал.

— А что было на завтрак?

— Колбаса с печеньем.

— Ну и как?

— Невкусно. Может быть, колбаса была слишком соленая. Или печенье попалось слишком слад-кое.

— Ничего не поделаешь, — Маша театрально вздохнула, — придется своим завтраком поделиться. Вам отсюда тоже на правый берег?

— На правый.

— Ну, вот и хорошо. Вместе уедем на катере. Он к пяти часам подоспеет.

Она принесла сверточек с едой, усадила Токмакова на ступеньки крыльца, велела ждать, а сама ушла в контору, где собралось начальство и уже началось что-то вроде летучего совещания.

Маша вошла в контору, скосила глаза и увидела в окно Токмакова. Тот сидел на ступеньках крыльца и закусывал.

— Токмаков с аппетитом ел, поглядывал в раскрытое окно и прислушивался.

— Посадить дерево — это только начало, — горячо убеждала кого-то Маша. — Нужно еще ухаживать. Нужно защитить от всех опасностей. Чтобы не сломали. Чтобы козы не обглодали. Вы только умеете подсчитывать, сколько деревьев посажено. А вы подсчитайте, сколько деревьев выжило! Цифры в ваших отчетах сразу поубавятся.

Плонский возражал Маше, но Токмаков не расслышал ничего, кроме «пожалуйста», и тут же Плонского заглушил мощный смех Медовца.

— А здорово нас тут с тобой в оборот взяли, товарищ Плонский, — добродушно сказал Дымов, выходя из конторы.

— То-то Плонский никак не хотел заезжать в лесопитомник, — напомнил Терновой; он осторожно, опираясь на палку, спускался по ступенькам крыльца.

— Занозистая девушка! — Дымов, перед тем как сесть в «победу», попрощался с Машей, а это было признаком того, что он доволен ею. Он уже собрался захлопнуть дверцу машины, но увидел Токмакова. — А вы почему не грузитесь?

— Я отсюда на катере доеду.

— Что же ты, Пантелеймоныч? — рассмеялся Терновой. — Возил, возил свой кадр и вот куда завез.

— Он в этом лесу не заблудится, — взорвался смехом Медовец, уже торчавший чуть не по пояс из кузова своей машины. — У него тут Красная Шапочка знакомая.

Маша непроизвольно поправила косынку.

— А я и не знал, что вы умеете так ругаться, — сказал Токмаков, когда они остались одни.

— По-моему, вы давно имели случай в этом убедиться. Еще когда вас жажда мучила.

— Но тогда от вас попало просто прохожему…

— К тому же не слишком скромному и вежливому…

— Вот с начальством ссориться — дело иное. Сам не всегда умею.

Токмаков подождал, пока Маша закончит свои дела. Возбужденная и веселая, она без устали носилась из конца в конец лесопитомника.

Потом они сидели на берегу пруда, у мостков, и ждали катера с правого берега.

Слева тянутся отмели, поросшие камышом. Неподалеку в пруд втекает ручей. Мельчайшие частицы руды перекрасили воду в морковный цвет.

Необычайный цвет воды, очевидно, и вызывал птичье беспокойство — утки над камышами суетились и не находили себе пристанища.

Токмаков принялся напевать сперва еле слышно, а потом, осмелев, вполголоса.

— А песни вы поете все прощальные, — заметила Маша, когда он умолк. — «Прощай, любимый город», «Мы простимся с тобой у порога», «Платком махнула у ворот…».

— Что же делать? — пожал плечами Токмаков. — Птицы перелетные!

И он показал рукой на стаю уток, взлетевших над камышами.

Катер все не показывался.

— Что-то там, в Европе, застрял этот катер, — сказала Маша. — В «Пионерской правде» такая загадка была напечатана: «В каком городе дети ходят пешком в школу из Европы в Азию?» Это когда у нас на правом берегу еще не было школы и мы ходили по дамбе через Урал на Тринадцатый поселок. Мы ведь с вами европейцы. А кто тут, на левом берегу, живет — азиаты.

Катер все не шел и не шел, и каждый из них втайне был доволен тем, что катер запаздывает и можно сидеть на этом самом камне вдвоем, вот так, рука в руке, ничего не говоря вслух, не двигаясь, почти не шевелясь.

20

Дерябин взял в руки проект Токмакова со снисходительным видом: «Ну, ну, посмотрим, что там нафантазировал молодой человек».

Но по мере того как Дерябин знакомился с проектом, снисходительное выражение исчезло с его лица.

Прораб этот Токмаков не плохой. Взять хотя бы то ветреное утро. И нельзя сказать, чтобы Токмаков тогда пытался свалить вину на него, на Дерябина. За спиной ругать его не станет. И это — хорошо. Но в глаза не постесняется, а это — плохо.

Все-таки много в этом Токмакове мальчишества. И мало уважения к старшим. Так и с этим проектом. Новатором хочет прослыть. А разве Дерябин сам не хочет ходить в новаторах? Очень даже хочет!

— Ну что ж, вполне допустимо… Откровенно говоря, не так глупо, как могло показаться… Я бы сказал, что расчеты правильны… Допустим!.. — то и дело раздавалось в конторке.

Наконец Дерябин просмотрел все чертежи, схемы, проверил расчеты.

— Проект следует признать интересным, — сказал Дерябин. — Проект можно было бы даже принять, но…

Токмаков задержал дыхание.

— …он связан со слишком большим риском. А так рисковать, дорогой товарищ Токмаков, мы сейчас не можем. Мне кажется, последняя царга наглядно показала, как опасно в местных условиях подымать такие тяжеловесы.