Высота - [41]

В Чусовой Карпухин получил траурное извещение и узнал точный адрес, где Андрей похоронен: Смоленская область, Ульяновский район, Дудина гора, садик у поворота на большак, ведущий к Дретовской переправе.

Одну каменогорскую домну Карпухин клепал в дни Сталинградской битвы, другую — во время боев на Орловско-Курской дуге. Василиса работала по соседству, подносила огнеупорный кирпич. Чаще всего Карпухин ночевал тут же, на домне. Когда компрессор тарахтел, а значит, клепка в ночной смене шла нормально, — Карпухин спал. Он просыпался, когда компрессор затихал.

В цеховой столовой Карпухин увидел паренька. На вид тому было лет четырнадцать. Он шнырял от стола к столу, дохлебывая чей-то суп. Время было суровое, не всегда кормили досыта, и мало что перепадало пареньку.

В то время управляющий трестом Дымов сам утверждал меню обеда, который получали верхолазы. Меню каждое утро лежало у Дымова на столе, рядом со сводкой доставки цемента, леса, кирпича. Верхолаз должен питаться хорошо, чтобы у него не закружилась голова, не потемнело вдруг в глазах.

Карпухин отдал чумазому пареньку ломоть хлеба, оставил полпорции каши и глядел, как тот жадно ест, держа ложку черной рукой.

— А где же твоя хлебная карточка?

— Украли, — глухо сказал паренек.

Лицо его было в саже, только большой выпуклый лоб оставался чистым.

— Плохо дело… А может, сам продал? На конфеты не хватило или там на кино?

— На кино. — Паренек поднял серые глаза.

— А живешь где?.. Хотя и так видно, где комнату снимаешь…

Ребята, отбившиеся от дела, жили в туннеле под мартенами или в туннеле под печами шестой коксовой батареи — там проходит боров с раскаленным газом.

— Звать тебя как? — спросил Карпухин, когда ни крупинки каши не осталось на тарелке.

— Пудалов, Вадим Павлович.

На него чаще заполняли анкеты и протоколы, чем просто интересовались, как его зовут.

— Родители есть?

— Оккупированы…

— Откуда родом?

— Смоленский, — сказал Вадим все так же глухо.

Смоленский! Карпухин сразу удивительно отчетливо представил себе приемного сына Андрея в ту минуту, когда он сидел, свесив ноги, в воинской теплушке. И сразу же из какого-то закоулка памяти выплыло: «Смоленская область, Ульяновский район, Дудина гора».

— Что с вами, дяденька?

— Сейчас пройдет. Не обращай внимания, сынок…

Каменогорск не знал затемнения. По улицам, тускло освещенным фонарями, Карпухин вел Вадима к себе домой, в Кандыбину балку.

У железнодорожного переезда они переждали, пока пройдет состав, — на платформах громоздились развороченные башни танков с белыми фашистскими крестами, торчали стволы и лафеты разбитых пушек, орудийные Щиты, превращенные в лохмотья, рваные гусеницы танков. Вся эта железная рвань, весь этот лом войны шел из-под Сталинграда, Курска или Ржева в копровые цехи, чтобы его там разделали и пустили в переплавку.

В трамвай Карпухин и Вадим не попали — люди ехали на крышах, цеплялись за оконные рамы, висели на подножках, стояли на буферах между вагонами.

Они прошли мимо утепленных палаток, мимо овощехранилища, недостроенной бани, и всюду светились огни, всюду жили эвакуированные. В иных общежитиях нары были в три этажа.

Эвакуированные квартировали и в домике Карпухина. Хозяева оставили себе только маленькую комнатку, она же служила кухней.

«Куда же мальчишку спать уложим? — подумал Карпухин. — И как нас Василиса встретит? Не нагорело бы!»

Чем ближе он подходил к дому, тем чаще говорил Вадиму:

— Теперь уже недалеко. Теперь совсем близко.

И чем больше он подбадривал Вадима, тем больше сам робел.

Еще с порога он закричал с деланной бойкостью:

— А нас, между прочим, двое! — Карпухин подтолкнул Вадима вперед. — Вот знакомься, Василиса, с Вадимом. Прошу любить и жаловать.

— Это за что же любить? И за что жаловать? Тетка Василиса неприветливо осмотрела с ног до головы чумазого паренька. Тот переступил порог, снял ушанку и стоял, не двигаясь с места.

— Ну, кого испугался? Меня, что ли?

Тетка Василиса сама взяла из рук паренька ушанку и, заметив, что пальцы у него с мороза одеревенели, принялась расстегивать ватник.

— Ты нас, старуха, накормила бы поскорей, — попросил Карпухин, раздеваясь.

— Ишь, едок нашелся! А ты разве не обедал?

— У них там суп известный. Называется мясной. Наверно, быки мимо той кухни прошли…

Карпухин не хотел, чтобы Вадим работал на клепке. Ну куда его, пятнадцатилетнего! Пусть сперва окрепнет в кости, вытянется, обрастет мясом, а потом видно будет.

Вадима поставили к лебедке, и бригадир монтажников на него не обижался.

После войны Карпухин уехал восстанавливать домны на Днепр и в Донбасс. Многие из тех домен — теперь холодных, изувеченных, покосившихся, осевших набок — помнили его руку.

Тетка Василиса приготовила в дорогу снеди на двоих, потому что в том же вагоне с монтажниками уезжал Вадим.

Они приехали в Запорожье. Карпухин помнил этот город многолюдным, оживленным, долго не засыпающим от песен, смеха и веселых голосов. Ныне полуторка петляла по темным улицам, и рваные силуэты разрушенных домов чернели по сторонам. Совы, поселившиеся в давно остывших печных трубах, кричали жутким криком, напоминающим то чей-то злорадный смех, то стенанья и детский плач.