Высокое поле - [47]

Он сделал паузу, подошел к другой стороне стола, за которым стоял с самого начала неподвижно.

— В мире нет более трудного и страшного дела для человека, чем война, но и нет более благородного и священного долга, чем защита Родины. Мы с вами отлично знаем, даже чувствуем, что в мире постоянно пахнет порохом. И кто знает, может быть, и вам предстоит сесть в боевые машины и нажать на стартеры и рычаги в лихую для страны годину. Хочется верить, что вы тогда не уроните боевой славы и чести своих отцов и дедов. Но будет еще лучше, если этого не потребуется. Земля существует для жизни, а не для смерти. Огромные просторы наших полей ждут, когда вы своей могучей техникой вызовете их к жизни на благо нашего народа. Простите мне это немного пышное начало, но сегодня у нас с вами торжественный день, и я не смог удержаться — позволил себе эту слабость… А сейчас, товарищи, давайте перейдем к нашему первому занятию.

* * *

Вечером в общежитии была драка.

После занятий курсанты устраивались в спальных комнатах: кто выговаривал себе местечко рядом с приятелем, кто в углу потемней, кто у окна — каждый устраивался капитально, на всю зиму. Не обошлось без осложнений.

Тот самый парень в модном свитере — он прибыл из какого-то пригородного совхоза — высокий, скуластый, важный и, должно быть, сильный, которого дружки окликали Мокей, первый стал мутить воду в группе. Он решил, что устроился плохо. Место ему досталось у самой двери, на проходе. Все, что было лучше, разобрали, пока Мокей раскуривал в коридоре, но он не унывал. Что стоило ему, здоровяку, отобрать кровать у какого-нибудь слабенького парнишки? Так он и сделал. Взял и переставил свою кровать на место кровати Кислицына, невысокого веснушчатого курсанта. Место у того было самое лучшее — в светлом углу, далеко от двери, у окна, на котором в самых изголовьях желтела новая занавеска.

— Подрасти — потом будешь тут спать, — сказал ему Мокей.

Однако Кислицын оказался не из робких. Он не стал костоломиться с кроватями, а взял и перенес мокеевскую постель на старое место, свою же — на прежнее. Тогда взъерепенился Мокей, выбросил постель Кислицына, а свою вновь водворил у окна.

— Ты смотри, получишь!.. — пригрозил он при этом.

Все притихли, заинтересованные такой дуэлью, но никто не одернул Мокея, оставив его один на один с низкорослым Кислицыным.

— Я тебе точно говорю: получишь!

А Кислицын, будто не слыша, подобрал свою постель под мышку, посмотрел на всех, будто спрашивал: «Думаете, боюсь?» — и сбросил постель противника на соседнюю тумбочку.

— Ну, сейчас!.. — воскликнул кто-то.

Мокей был оскорблен. Он понимал, что ему надо отстаивать свой авторитет. Побелев от злости, он надвинулся на Кислицына всей своей массой и хлестнул ладонью по щеке низкорослого смельчака.

— Ать! — в тот же миг мелким бесом поддакнул один из дружков Мокея, черненький и быстрый, как вьюн, курсант, по прозвищу Чеченец.

— Так его! — вставил второй и хотел что-то добавить еще, но в это время Кислицын запрокинул голову и влепил такую же пощечину Мокею.

Этого никто не ожидал, особенно сам Мокей. Он на миг остолбенел, а опомнившись, схватил Кислицына и бросил на пол между кроватями.

Леха находился рядом, поскольку Кислицын был его соседом. Он чувствовал, как его затрясло от волнения и той внутренней борьбы, которая началась в нем при виде драки. Леха сдерживался, но понимал, что надо что-то делать.

Мокей хотел ударить Кислицына ногой, пока тот не поднялся.

— Это нечестно! — сухонький белобрысый паренек смотрел в упор на Мокея.

— Подкинь, Мокей, подкинь, не ленись! — тотчас поддержали дружки.

Мокей размахнулся, но в это время Леха подскочил и подставил свою ногу под удар мокеевского ботинка. Получилось что-то похожее на футбольную накладку: Мокей попал берцовой костью по Лехиному каблуку и застонал от боли.

— Ах так!.. Ты тоже, да? — с болезненной гримасой спросил Мокей, но в голосе сохранилась угроза.

— Тоже — не тоже, а ногой лежачего — нечестно, слыхал?

— Сейчас ты у меня услышишь!..

— Идет! — крикнул кто-то от двери.

Все остановились в тех позах, в каких застал их крик. Мокеевцам было досадно, что им помешали. Они прятали свою злобу в глазах, посверкивая ими на Кислицына и Леху.

Дверь отворилась.

— В чем дело? — спросил танкист.

Комната не шелохнулась в ответ.

Он внимательно осмотрел всю группу, подумал о чем-то, но больше не спрашивал.

— Я зайду через пять минут, — сказал он и вышел.

Всем стало ясно, что в комнате должен восстановиться порядок.

Леха поднял отлетевшую подушку. Кислицын заправлял рубаху, выбившуюся из-под кушака. Мокей, озираясь и грозя, ушел сначала в угол к своим, а потом опомнился и пошел застилать свою постель к двери.

Вошел воспитатель. Он снова оглядел комнату и обо всем догадался по криво стоящей кровати Мокея.

— Понятно… — Он покачал головой. — Жалкие эгоисты! Вместо того чтобы уступить лучшее место товарищу, вы грызетесь, как зверье в норе. — Он, очевидно, взволновался и потому, должно быть, несколько раз резко махнул здоровой рукой, а потом жестко сказал: — Если еще раз учините драку — исключение последует немедленно! Все слышали?