Высокое небо - [28]

Тогда, в 1936-м, Микулин был в составе правительственной комиссии, и его служебный долг стоял выше собственных конструкторских интересов. Все, о чем ему рассказал Аркадий Дмитриевич, он воспринял доброжелательно. Сейчас они встретились, как равные, это усугубило положение: фальшивить никто из них не умел и не хотел, а иного способа равно оценить плюсы двигателей с воздушным и водяным охлаждением не было.

Выручил Климов, который тоже коротал время. Он приветствовал обоих учтивым поклоном и тут же, взяв Микулина под руку, увлек его в зал.

Как конструкторы, Микулин в Москве и Климов в Рыбинске выступали в одном амплуа. У них были довольно сильные КБ, и школа моторов водяного охлаждения пользовалась всеми преимуществами большой объединенной школы, о чем на периферии можно было только мечтать.

Уже в силу своей «центральной прописки» она была значительно авторитетнее совсем юной школы Швецова, которая только переживала становление. Одаренные молодые люди с дипломами, стоя перед выбором, естественно, предпочитали работать в центре, нежели на Урале. Тем более, что тут были под боком крупные исследовательские центры, сулившие возможность научной карьеры.

А в Перми что? Костяк КБ составили инженеры технического отдела завода, которых главному удалось обратить в «конструкторскую веру», а обрастал этот костяк молодыми ребятами, окончившими машиностроительный техникум. Так что школа Швецова была школой и в самом буквальном смысле.

Заложив руки за спину, Аркадий Дмитриевич вышагивал по ковровой дорожке и в который уж раз думал обо всех сложностях. Здесь они почему-то не казались такими многозначительными, как дома. Может быть, потому, что уже сегодня, через каких-нибудь несколько часов, будущее его КБ могло круто измениться.

От этой мысли стало легко. Очевидные минусы вдруг обратились в плюсы, и он подкрепил себя прописным утверждением о том, что все, создающееся в трудностях, приходит надолго и прочно. Те, кто свяжет свою жизнь с его школой, будут верны ей навсегда. Хотя бы потому, что она одна и расстаться с нею — значит распроститься со своим призванием.

В зале между тем были уже заняты почти все места. Пустовал только стол президиума.

Но вот открылась боковая дверь и показался Сталин. Все поднялись со своих мест, приветствуя его и шедших рядом с ним Ворошилова и Молотова. Они расположились за столом, и совещание началось.

Молотов председательствовал. Перед ним лежал список конструкторов, и он, сверкая стеклами пенсне, наклонялся к нему и объявлял имя и должность очередного оратора.

Раньше, чем сам оратор, на слова председательствующего реагировали стенографисты. Они, как по команде, припадали на правый локоть и делали свое мудреное дело в высшей степени сосредоточенно, не поднимая головы.

Оратор стоял у стола президиума и был вовсе не оратором в привычном понимании, а скорее учеником, которого внезапно решили проэкзаменовать. Сама обстановка не допускала пылкой речи, обстоятельно изложенной на бумаге и тщательно отрепетированной. Торжественный настрой исключало уже то, что Сталин все время прохаживался по залу, попыхивая своей неизменной трубкой и изредка бросая оценивающие взгляды на выступавших конструкторов.

Говорить нужно было кратко, чтобы в немногих словах ответить на вопросы, поставленные в самом начале совещания перед конструкторами: над чем работаете и над чем думаете работать?

На стенах были развешаны чертежи и диаграммы, которые прихватили с собою многие конструкторы. Они привлекали внимание. Аркадий Дмитриевич отыскал глазами схему нового двигателя Микулина и, напрягая зрение, стал ее рассматривать. Сопоставление с предшествующим образцом говорило в пользу конструктора. Двигатель был компактнее и значительно мощнее.

Получив слово, Микулин рассказал об этой новой работе. Он говорил горячо, ничто его не сковывало, и такая уверенность исходила от него, что непосвященным могло показаться, будто при них родилась сама идея авиационного мотора.

Однако в зале не было непосвященных. Были сторонники двигателей водяного охлаждения и были их противники. Сторонников числилось гораздо больше, и это все знали. Лучше всех знал об этом сам Микулин. Он отлично понимал, что в этой аудитории любое его слово на вес золота.

Аркадий Дмитриевич слушал Микулина с двойственным чувством. С одной стороны, ему очень импонировал этот выдающийся инженер, яркий конструкторский талант, племянник Жуковского. С другой стороны, никак не удавалось отделаться от странного ощущения, будто он, Микулин, заблуждается, и знает об этом, но уже не в силах остановиться и тем более свернуть со своего пути.

Это было навеяно какой-то мимолетной мыслью. Сама мысль ускользнула, а ощущение осталось.

Все же Аркадий Дмитриевич не хотел давать волю чувству. Он больше доверял разуму и предпочитал опираться на достоверные факты. А фактов у него не было.

«Слишком много нетерпимости, — укорял он себя. — Если открыть шлюзы, то это милое качество может все затопить. В конце концов, почему не могут сосуществовать водяные и воздушные двигатели? Только слепому не видно, что „водянка“ служит большую службу. А раз так, значит, она нужна.