Высоко над уровнем моря - [21]

Камнев не был злым. Просто с детства усвоил правила подчинения младших старшим, слабого — сильному. Подчинения слепого и порой абсурдного, ломающего личность. Единственное, что в этом порядке вещей помогало выдержать все это — вера, что рано или поздно ты сам окажешься наверху, и уже тогда починяться будут тебе.

Эти правила были в школе, на улице, В ПТУ, на заводе, а теперь нашли продолжение в солдатской жизни. Писарь искренне не понимал неприятие их Вадимом, считая это откровенной наглостью и бунтов против устоев.

Вадим с трудом вникал в философские размышления своего «пистолета». Он стоял перед писарем и качался с полузакрытыми глазами — сказывался хронический недосып. Камнев внимательно посмотрел на валящегося с ног «патрона», рассудил, что в таком состоянии тот наделает ошибок, а отвечать будет он, поэтому отправил Варегова спать.

С тех пор он в течении двух недель не грузил Вадима «личными боевыми заданиями»: присматривался со стороны, думал, с какого бока подъехать к строптивому «духу».

Протянутое Камневым письмо можно было считать попыткой к примирению.

«Ишь ты, студент, какую биксу подцепил», — читалось в его глазах.

Вадим понял только это, поэтому молча взял письмо и пошел в свой кубрик. Примирение не состоялось.

Уже потом, после отбоя, при синем свете аварийного освещения Вадим рассмотрел фотографию Аллы как следует: «Действительно красивая девчонка».

Вадим боялся красивых женщин. Шарахался от смазливых девчонок в школе; в университете старался избегать фигуристых, со взглядом насмешливым и уверенным в своей неотразимости. Он придерживался распространенного мнения, что все красавицы — либо стервы, либо — дуры. Несимпатичных же Варегов просто жалел, стараясь относиться к ним по-товарищески.

Жизнь не успела изменить его спорных взглядов на женскую красоту: вылетев со второго курса из-за запущенных старых «хвостов», он пошел в армию, так и не обзаведясь подругой сердца, утешаясь опять-таки ходульной житейской мудростью: «Когда девчонке восемнадцать, а парню дембель через год, ему не стоит волноваться — она его уже не ждет». «Вернусь, — думал Варегов тогда, — наверстаю. Какие наши годы».

Он смотрел на фото незнакомой девушки, красивой какой-то кукольной красотой — пепельные локоны обрамляли матовый безукоризненный овал — и удивлялся: неужели это ему?

Удивлялся, в глубине души ощущая несоответствие всего, что происходило вокруг, того, что было внутри его сейчас, с этой беззаботной и одновременно одухотворенной белокурой головкой. Он даже устыдился своих темно-бурых обветренных и помороженных пальцев, которыми держал портрет этого ангела. Ангела, который поразил даже засмурневшую в жизненных бурях душу Камнева.

Вадим усмехнулся: «Вот какие сюрпризы преподносит иногда «Переписка» «Комсомольской правды».

Именно туда он еще до призыва в армию с другом, смеха ради, наврав три короба, послали свои письма. И, выбрав из присланных редакцией ленинградские адреса, наврав еще больше, отправили свои послания по ним в город на Неве. Они совершенно не надеялись на ответ, но все же получили по-девчоночьи чуть наивные, но серьезные письма. Их треп приняли за правду!

Вадим ответил «своей» перед самым призывом на службу. И уже из армии извинился за вранье и наугад, не надеясь ни на что, отправил свой маленький снимок. Где он, лопоухий, глупо пялится в объектив: новенькая солдатская шапка сидит по-уставному прямо, под ней бритая голова угадывается; ниже серая шинель с неровно пришитыми пуговицами — торопился к ужину, даже иголку сломал. Карантин, первые дни…

БМП тряхнуло на очередном повороте. Вадим ухватил покрепче орудийный ствол. Карточка и письма Аллы, тонкие губы и неприятный прищур Камнева — все это было совсем недавно. Было и закончилось. От этого прошлого осталось ощущение узости, серости прожитого полугодия среди заснеженных сопок и острая боль от надуманных, а потому несбывшихся надежд.

«…А тут еще этот… — Вадим покосился на Муху, решившего сделать себе авторитет за счет молодого. Все было знакомо по прежнему месту службы, — Неужели везде один и тот же сволочизм?!»

БМП обрулила очередную скалу с густыми зарослями незнакомого Ваджиму кустарника. Еще раз забрызгала броню каплями воды из горной речки и остановилась.

— Приехали, — ткнул Вадима носком сапога Муха, — Слезай, молодой. Хватай мешки и топай за мной.

Вадим схватил зажатый между коленями РД, в котором лежали — мм минометные снаряды с вывернутыми взрывателями (их нес Мухин) и спрыгнул на гладкие катыши, устилавшие дно ущелья.

— Всем в «зеленку»! Командирам отделений обеспечить наблюдение! — с легким армянским акцентом раздался хрипловатый голос лейтенанта, командира взвода.

Солдаты, торопливо шурша галькой, один за другим скрывались в зарослях.

«Они чем-то похожи на нашу иву», — мелькнуло в голове у Вадима.

Мелькнуло и пропало. Мысли не фиксировали в мозгу — его внимание было сосредоточено на склонах гор, со всех сторон навалившихся на горстку людей. Если бы кто-нибудь спросил Варегова, о чем он сейчас думал, он бы удивленно пожал плечами:

— Ни о чем…

Солдаты расползались по камням, настороженно всматриваясь в складки громоздящихся скал, темные полосы расщелин.