Вышки в степи - [7]

Мой опыт общения с зэками говорил о том же. В откровенной беседе лишь некоторые делились намерениями начать новую жизнь «завязать» с уголовным миром. Господствовало просто желание больше не попадаться — действовать умнее, хитрее, ловчее, но в старом духе. Ссылались на то, что нынче не проживешь по-людски, что все так думают. «Я что, я как все. Пахать дураков нет. Зарплата — ха, это разве бабки? Смех один. На раз в кабак сходить». «Так ведь опять сюда загремишь». — «Зачем же! С умом надо». И умолкал. А по ночам в разных углах под стакан чифира шли шепотом бесконечные совещания «деловых» о том, как это — с умом. Обмен опытом. Замыслы. Планы.

Думал и я. О том, в чем ошибка, коренная ошибка. И пришел к выводу, что ошибочна сама вера в магическую силу труда и в повсеместную благотворность коллектива. И труд и коллектив были на всякой каторге, у галерников. Каторжный труд нередко убивал, но никого не мог изменить. Бандиты оставались бандитами (а декабристы — революционерами). Лагерь это пародия на педагогическую поэму.

Макаренко тут ни причем. Его учение нельзя распространять на лагеря и тюрьмы. У него был совсем другой коллектив: юношеский, не столь уж подневольный (без охраны и ограды), набранные не из закоренелых уголовников, а из беспризорников, не говоря уже о том, что во главе стоял гениальный воспитатель. К тому же коллектив был разношерстный, неопытный, без сложившихся традиций, и Макаренко, будучи гениальным воспитателем, сумел передать ему энтузиазм всей страны, зажечь молодежь новыми идеями, создать новую романтику, открыть увлекательную жизненную перспективу. В исправительно-трудовой колонии — совершенно другая картина.

7. Педагогическая пародия: труд и коллектив

Труд сам по себе никого и никогда не исправлял и не обогащал. Учит и лечит труд сознательный, целенаправленный, товарищеский и, главное, свободный. Труд, справедливо вознаграждаемый, связанный с положительными эмоциями. От всего этого труд в ИТК далек. Это труд подневольный, тяжелый и монотонный, никак не связанный с увлечениями работников или хотя бы с их профессией. Условия работы скверные (они же не могут быть лучше, чем на воле), вознаграждение мизерное (оно же не может быть выше, чем на воле). Такая обстановка может внушить (и внушает) только отвращение и ненависть к труду, в лучшем случае — равнодушие.

Единственное, что помогает администрации добиваться выполнения плана, это главворы со своими подручными, ставшие по сути надсмотрщиками — в обмен на право не работать физически самим: кто же следит, чтобы мужики и чушки выполняли нормы, кто наказывает их (по-своему) за отлынивание, кто отправляет их, только что вернувшихся со смены, повторно на работу, на следующую смену? За это наш лагерь кличут еще и «сучьей зоной»: «воры ссучились».

По-моему, администрация хорошо понимает, что это так. В штабе, куда я был вызван по какому-то делу, я слышал, как начальник лагеря спрашивал офицеров: «Когда же, черт возьми, мы научимся выполнять план без кулаков главворов?!».

Власти издавна старались изыскать иные дополнительные стимулы. В сталинские времена действовало правило: за ударный труд — сокращение срока. Экономически это было действенно. Но при этом физическая сила получала преимущество над совестью, и сильным бандитам втрое сокращали срок. В наши дни стимулом считают соревнование — по образцу свободного труда, только здесь оно носит название не «социалистического», а «трудового». Отряды должны вызывать друг друга, принимают обязательства (чуть было не сказал «соцобязательства»), подсчитываются итоги в процентах по разным показателям, выделяются передовики и так далее. Эффективность соревнования и на воле, как мы знаем, оставляет желать лучшего, чаще все сводится к формалистической суете и показухе. А уж тут, за колючей проволокой…

Меня интересовало, относятся ли наверху к этому спектаклю всерьез, и я проделал небольшой эксперимент. В лагерь прибыла проверочная комиссия. Три дня перед тем все мыли, скребли и красили. Комиссия объявила, что хочет выслушать претензии и предложения и что прием будет идти с глазу на глаз. Я вызвался и мимо побледневших офицеров прошел в заветную дверь. Передо мной сидел старый и суровый полковник. «На что жалуетесь?» спросил он. Я сказал, что, по-моему, учет трудового соревнования в лагерях организован нерационально, и предложил построить иначе. Полковник откинул голову, и я испугался, что его хватит апоплексический удар. «И это все?» помолчав, спросил он. «Все», — сказал я. Внезапно на лице его отобразилась смесь подозрения, презрения и отвращения. «А вас не подослало здешнее начальство?» — спросил он, наклоняясь вперед. «Что вы! — заверил я. Легко проверить: я же весь день был со своим отрядом». — «Ступайте», отрезал он и даже не прибавил стандартного «мы разберемся».

Словом, ни для кого не секрет, что такое на деле трудовой энтузиазм в лагере.

Воздействие же коллектива целиком зависит от того, какой это коллектив, у кого он в руках. В ИТК с самого начала создается коллектив преступников, воровской коллектив — со своим самоуправлением, абсолютно не зависимый от администрации, со своей моралью, совершенно противоположной всему, что снаружи, за колючей проволокой. Очень многие ценности, к которым мы привыкли, здесь фигурируют с обратным знаком. То, что там зло, здесь — добро, и наоборот. Украсть, ограбить — почетно и умно; убить — опасно и все же завидно: нужна отвага; работать — глупо и смешно; интеллигент — бранное слово; напиться вдрызг — кайф, услада. Попасть на лагерную Доску почета — ужасное несчастье, позор. Я видел, как бегали по лагерю, скрываясь от фотографа, назначенные администрацией «передовики производства».