Вырванное сердце - [3]

«Ещё твоему сыну-алкоголику деньги давать, и так уже вынесли вместе с сыночком половину квартиры. И коллекция монет пропала, и серебряные дореволюционные ложки, и серебряный портсигар с финифтью, подстаканник с позолотой, брошь слоновой кости, гребень черепаховый…»

– Серебряный аль мельхиор? – Ход мыслей пожилой женщины перебила работница, которая прикидывала на руке вес серебряного подсвечника, последнего дорогого антикварного изделия, оставшегося в этой некогда богато обставленной квартире.

«Если совру, что мельхиор, так всё равно пропадёт».

– Я чего интересуюсь, деньги ведь закончились. Надо чегой-то продавать. – Митрофановна поводила взглядом по комнате, пытаясь зацепиться еще за что-нибудь путное. Взгляд, не задерживаясь, скользнул по иконе Спаса Нерукотворного и зацепился за мебельную горку.

Оставив подсвечник до поры до времени, работница перешла к витрине мебельного изделия, протирая пыль и всматриваясь в красивые чаши и кубки.

– Вона сколько тебе посуды ненужной надарили. Только пыль собирает. Ни еды в них не приготовить, ни продать толком… Разве в металлолом на вес.

«Что ты можешь знать со своими тремя классами образования?! Не тебе, мещанка, определять ценность моих спортивных наград. Эта горка для меня, что гора Олимп для древних греков. Здесь моё всё. И жизнь, и слезы, и любовь. А ещё успех, слава, признание Родины. И главный олимпийский трофей – золотая олимпийская медаль. Вон она, как и положено главному олимпийскому божеству – Зевсу, забралась на самый верх «горы» и восседает в бархатном обрамлении футляра».

Царькова привстала на локте, чтобы ещё раз убедиться в нерушимости своих идеалов.

– Мне они урны для праха напоминают. Ха-ха! Вот в такой же моя сестра мужа хоронила. Такой здоровый при жизни был мужик, а праху – кот наплакал. Недаром говорят: «Был – да и весь вышел». – Зинаида Фёдоровна в изнеможении откинулась обратно. Это «толстокожее чудовище» в очередной раз нанесла ей обиду своим хамским, пренебрежительным отношением. «Видать, госпоже не понравилось, – с удовлетворением отметила работница реакцию хозяйки. – Ничё, не сахарная. Я и не такое терпела в прислугах, вот пусть теперь бывшая барыня тоже потерпит».

— Слушай, а может, и нам они для похорон сгодятся? – решила она еще немного покуражиться. – Ты в каком горшке хотела бы упокоиться? По-моему, вот этот ничё. – Митрофановна взяла кубок СССР по конной выездке, подкидывая его в руках, словно приемщик цветных металлов. Царькова еле сдержалась, чтобы не расплакаться. И не потому, что бывшая прислуга была так бесцеремонна в отношениях с ней. «Как она смеет такое говорить? Ведь давала мне обещание. Сыном своим поклялась. Неужто ничего святого у неё нет?»

— Я в земле хочу быть схороненной, в маминой могиле, – упрямо сжав губы, словно перед взятием барьера, произнесла бывшая спортсменка.

«Можно и в земле, да только для таких похорон денег ворох нужен, а у тебя и щепоти нет», – молча отметила про себя Митрофановна. – Мы же с тобой обо всем давно договорились. Я тебе квартиру отпишу, а ты уж позаботишься обо мне. «Ну, что же ты молчишь? Я ведь должна быть уверена, что ты не кремируешь меня как ненужную ветошь». – Молчание Дарьи Митрофановны давило на Царькову невыносимым грузом.

– Ладно, надо на дом нотариуса вызвать, оформить документы, – разомкнула свои две полоски губ Митрофановна, – опять же деньги нужны.

«Все только ради этого непутёвого, всю жизнь ему посвятила. Лишь бы Андрюшечка ни в чём не нуждался. Вот и теперь для него за квартиру горбачусь. Может, наконец остепенится, а там, глядишь, и женится, когда собственной квартирой обзаведётся. С матерью старой в однушке, понятное дело, не разгуляешься. А так сразу завидным женихом станет… Интересно, сколько это может стоить? Тысяч десять? Хоть тыщу взять себе за ноги».

Она сгребла серебряный подсвечник и, снова погрузившись в мысли о сыне, направилась в ломбард к знакомому приёмщику.

Уже одевшись, у самых дверей до неё донеслась просьба барыни о враче. Больная кричала визгливо, словно скребущая по пластинке головка патефона. Митрофановна почувствовала, как её передёрнуло. Она не любила скрежещущих звуков, вызывающих мурашки по телу.

«А ведь врача надо, а то помрёт, так и не подписав дарственную», – переполошилась работница, убыстряя ход своих измученных подагрой ног. Хлопнувшая входная дверь, словно сработавший спусковой курок, посылающий выстрел в сердце. Спазмирующая боль, опоясывающая грудь и лопатки, не давала дышать. Больная, словно пойманная рыба, хватала открытым ртом воздух, теряясь в хаосе мыслей. «Все, щас помру! Квартира государству, а меня сожгут, как никому не нужный хлам! Не хочу! Мама, я хочу к тебе! Я же олимпийская… Суки! Дочка! Где ты? Помогите!» Звук катящейся по полу бутылки. Сначала звук, а потом понимание, что это бутылка. Грудь все еще в смертельных тисках, но мысли фиксируют и анализируют этот приближающийся к ее кровати звук.

«Что это? В квартире никого же нет. Может, мне мерещится?» – Она повернула голову набок и увидела, как по полу, с противоположной стороны комнаты катится бутылка «Столичной» водки.