Вырезанный живот. Мгновенный человек - [20]

Индульгенция: капитуляция

Почему дерево вросло корнями в землю, а я надеваю ботинки, чтобы выйти на улицу. Почему кто-то не может сесть, только лечь может; а я сел на стул, положил ногу на ногу? Почему я держу чашку с чаем под таким-то углом к полу? Для того чтобы ответить на этот и другие вопросы, в обществе существует физик; он уполномочен отвечать на эти детские вопросы: отговаривать. Хорошая отговорка: потому-то и потому-то. Все объяснили до меня и за меня. Я это знаю и не забываю. Поэтому меня это устраивает: что есть ученый-физик, он этими вопросами занимается, тонко их рассматривает. Мы же не думаем. Ответы на все эти вопросы мы возложили на его смуглые загорелые сильные плечи. Пусть он на них отвечает. Мы этими вопросами не задаемся. Есть такие люди, которые дают ответы — и очень хорошо. С таким же успехом туалет в унитазе существует для отправления нужд тела, как для объяснений подобного рода. Не будем ничего объяснять сами. Для этой цели существует специальный человек: ученый-физик. Мы этот вопрос решили: можно не ломать голову. Дело не в том, почему я именно так сел на стул, положил ногу на ногу. Есть человек, который мне это объяснит. Есть институт, который занят решением таких задач. Он объясняет подобного рода вещи. Существует физика, и существуют физики. И в принципе все вопросы — такого рода. Очень щепетильно подбираются и даются ответы на все — все вопросы. Помешиваем чайной ложечкой сахар в стакане чая, возникает водоворот, сахар растворяется. Физика на эти вопросы отвечает, как растворяется сахар, какой бывает раствор: насыщенный, сильно насыщенный; каким именно образом возникает водоворот. Как при этом чело век держит руку с ложечкой, стоит он, сидит — и другие вещи в духе Свифта, в духе просветительских работ — все это очень важно для физика. Как Свифт описывает все эти коллизии, ситуации не только в «Путешествиях Гулливера», но и вообще свойственные его книгам стиль, манера изложения именно такого рода. Герцен в «Былом и думах» часто ссылается на авторов, которые работают в таком плане, просвещают народ и заодно себя: объясняют, что происходит с куском сахара в стакане чая. В конце восемнадцатого века этими вопросами сильно интересовались, как у нас сегодня информатикой. К ней лежит душа. Как в бытийной пище, в хлебе насущном она нуждается в информации, в информационных технологиях. Однако не будем забывать того старого еврея. Этот старый еврей, когда его спросили, отчего чай в стакане становится сладким — от сахара или от ложечки — сказал, что от ложечки, конечно. Чай становится сладким от ложечки, а не от сахара — сказал он. Сахар тоже важен. Он показывает время: сколько времени нужно ложечкой помешивать чай. Научный эксперимент повторили — слова старого еврея подтвердились. Чай становится сладким — становится. Эксперимент дает прежний результат — прежний. Поэтому в данной системе, в данной изолированной системе — в стакане с чаем, с ложечкой и кусочком сахара в чае — этот закон физики имеет место. Однако тогда — в восемнадцатом веке, во времена Ломоносова требовались другие ответы на насущные вопросы, которые Адам еще задавал. Но задавал их глазами. Он не понимал, зачем и как он родился. Побывал в состоянии Адама английский поэт восемнадцатого века Блейк. Ему это было дано, чтобы он это смог описать. Он и написал. Кто это читает сегодня, кто об этом думает, кому это интересно? Да никому. Блейком были получены ответы, которые еще пятьдесят лет назад были известны любому штатному физику — и они всех вполне устраивали. Есть физика для мыслящих людей, и есть физика для немыслящих людей. Так устроен мыслящий человек, что ему обязательно нужно знать, почему он сел на стул так, поднял стакан с чаем так, вернул стакан с чаем на стол так. Но ему это нужно узнать так, как это узнал Блейк, как если бы он был оторван от общества; а не как тетка в школе сказала — и все повторили, написали формулу, запомнили. Блейк ничего не помнил, он все видел; как иконописец видел образы, которые писал. Почему я положил ногу так, почему я положил руку так. Такой человек, как Блейк, эти вопросы и ответы на них видит в самих позах человека. Некто ему их задает — и показывает страшные ответы: так садится, так делает рукой, так делает ногой. Ответы страшные — потому что от них нельзя защититься. Если человек оторван от общества — это страшные вопросы и страшные ответы. Ты в одиночной камере смертников стоишь, встаешь, садишься — и все понимаешь. Сам не понимаешь — каким образом. На языке самой физики, если угодно, получаешь ответы. Человек, живущий в обществе, легко сможет воспользоваться услугами физика, как услугами милиционера, врача, сантехника и другого специалиста. В обществе есть физик. Он не оставит твою голову без объяснений. Такова еврейская физика. Она на все подобные вопросы отвечает, на все вопросы отвечает, чтобы не оставлять голову непокрытой, не оставить голову без объяснений. Какова же была потребность в этих формулах, если люди столетиями к ним шли! Подспудный страх, инстинктивный страх — мы не знаем, что это. Если мы это не объясним, этот водоворот в стакане чая возьмет над нами верх, нас поглотит и растворит в небытии. Он будет управлять нами, если мы его не объясним, не включим в наш социальный строй, в нашу физику. Блейк на то он и поэт, чтобы позволить себе такую роскошь: отказаться от объяснений. Уступить этому водовороту в стакане чая власть над собой, над своим домом, над своей Землей. Поэтому в сущности своей мы, в первую очередь, рабы: рабы неизвестности, рабы невозможного, рабы знания, рабы некой тайной физики. Не еврейской физики. Нам втайне хочется отдаться этому водовороту, шагнуть в бездну. Евреи мешают людям в этом сокровенном начинании: перейти в пространство другой физики, броситься в этот водоворот. Поскольку я тоже еврей — кто знает, может, и я этими записками вношу свою лепту в постыдную капитуляцию, недостойную гомосапиенса. Смотрю на свои маленькие картавые пальцы — как они сгибаются, разгибаются — и диву даюсь, как я это делаю: это все физика. Рука вытянута в салюте, рука опустилась — в чем разница. Это сущностные вопросы, в духе «Песен невинности, песен опыта». Сегодня взамен Блейку получаем тупого штатного физика. Мне нужно знать: почему я вытянул руку, почему опустил руку, почему сел, почему положил ногу на ногу? Если я этого себе не объясню, это начнет меня пугать. Я сойду с ума от своего собственного тела. Я работал в управлении торговли курьером. Там были должности внештатных юристов, дававших простым людям с улицы юридические консультации. В том числе, я это хорошо запомнил, свои консультации давал штатный физик, по физике. Я подумал, какое отношение имеет физик к управлению торговлей? Он не случайно там оказался, потому что торговля связана с физикой; торговля — это раздел физики. Рука сгибается в локте, когда мы достаем деньги, чтобы что-то купить; разгибается в локте, когда мы эти деньги протягиваем; снова сгибается, когда мы получаем товар. То же самое имело место в костюженской психиатрической больнице под Кишиневом. Я туда попал на какое-то время. Работал курьером, а потом попал в эту больницу. Там тоже работал штатный физик, не из числа пациентов. Обычный физик приходил на работу, на полставки, сидел, как положено, с девяти до шести. Одну неделю — один физик, следующую — другой. Давал консультации, в основном, врачам, медперсоналу, их детям; но также пациентам, имевшим свободный выход из отделения. Отвечал на все вопросы. В его задачу входило: отвечать на самые элементарные вопросы, если таковые возникали, другими словами — объяснять и поддерживать принятую физическую картину мира, мироустройства, как большого сумасшедшего дома, где не будет порядка, если не знать элементарных законов физики, впадать в растерянность после каждого детского вопроса. Как только медик, психиатр, в редких случаях пациент что-то не знал или забывал — он шел к штатному физику, и тот ему отвечал на любой вопрос касательно окружающего мира. Медики должны хорошо знать свою часть физики: того, что касается тела, работы наших органов. Потому что это физика и есть. В первую очередь, это есть физика: законы и тайны функционирования нашего физического организма. Но, делая даже простые приседания, они не понимали, почему так легко сгибаются, разгибаются суставы. Я уж не говорю про «хайль Гитлер». Они про это думать боятся. Они, конечно, много чего знают — медики. Но они сами не понимают: что они знают, что с этим делать, куда все это. И ходят к физику, записываются в очередь за неделю. Приходили, спрашивали: почему — это, почему — то?