Вынос мозга - [29]

Квартирный вопрос для всех троих застыл в самой глубокой вечной неопределенности — обещания отдельной комнаты в коммуналке и постоянной прописки уже не вызывали былого оптимизма; общажный быт и секс стали некой естественной и единственно возможной нормой жизни. Перемен не ждали. На двадцать девятом году жизни Нелька забеременела в шестой раз. Она стояла возле большого настенного календаря, раскрашенного зелёными Наташкиными крестиками и её красными ноликами. В который раз считала клеточки, тыкая в них погрызенным стержнем с красной пастой. Задержка получалась недельной. Дело дрянь, у неё уже выработалось чутьё на залёты. Пятница, вечер, а настроение на выходные окончательно испорчено. Сейчас прибежит Наталка со своей малярки, притащит два пузыря водяры. Полтора на сегодня, половинка на завтрашнюю опохмелку. На этой неделе её очередь в лавку бежать. За дверями заскребли, это явно не Наташка, у той или ключ, или будет лупить сапогом, если сетки в руках. Пётр, наверное. Нельку взяло зло, и она крикнула:

— Подожди, козлина! Щас я...

Она приоткрыла дверь. В щёлку из коридора боязливо заглядывала Верка, кастелянша, по кличке Колобок. Маленькая и круглая, никогда и никем не любимая бельевщица обожала крупную Нельку, вроде только по-дружески, по-девичьи, хотя и с лёгким лесбийским оттенком. Нет, ничего такого откровенного, просто обнималась да целовалась, когда Верке было или очень хорошо, или очень плохо. Сегодня, похоже, было плохо, и Колобок пришла плакаться — к груди она прижимала бутылку «Пшеничной» и банку сосисочного фарша, вполне благородная закуска, а если добавить буханку хлеба, то ужин можно не готовить. С радости Верка обычно не угощала.

— Нелюнька, ты чего? Я тут к тебе. Недостача у меня за полугодие рублей на сорок. Но если что, то я пойду...

— Вер, да заходи. Я думала, что это мой коз-з-зёл ломится.

Нелька замолчала и опять тупо уставилась в календарь. Верка постояла у дверей некоторое время, видимо ожидая похвалы за водку. Потом поняла, что Нелька действительно зла, а поэтому обычных обниманий с чемиками, охочками да ахачками не предвидится.

Ома по-хозяйски прошла к столу и стала хлопотать, как у себя в комнате, скрипя открывашкой по жести и звеня стаканами. Нелька последний раз ткнула стержнем в календарь, бросила его с досадой и стала помогать Колобку, хоть всех дел осталось вытрясти пепельницы да нарезать хлеб.

— А где Пётр?

— Пятница сегодня, он, поди, уж бухой. Давай садись, щас Натаха тоже водки принесёт. Надо сегодня нам, бабам, нажраться. С горя. Ой, залетела-а-а!.. Опять надо идти скребтись. На куски бы его порвала, алкоту, — два раза на неделю его гандоны из себя по утрам вынимаю. Придёт кобель, я его пошлю. Уже в натуре навсегда!

Haташa легка на помине — грохот страшный и дверь ходуном. Значит, с магазина.

— Да не стучи ты так, сестричка, уже открываем.

И действительно, на стол ложится сетка яблок, колбаса, сыр и, конечно, водка...

— Чего хмуримся, бабы?

— Ой, Наталья, день сегодня — труба! У Колобка опять недостача, у меня опять залёт. Наливай, поехали!

Часа через два компания уже была весьма во хмелю, хотя и не «навеселе» — минорная атмосфера шла в диссонанс с душно-загульной атмосферой комнаты, где запах свежевыпитой водки сплетался с ароматами гастронома и вонью табачного дыма. Свет лампы без абажура (разбили каким-то транспарантом ещё Седьмого ноября, по пьяни после демонстрации) резкими лучами резал сизую мглу. Дым стоял слоями, и было видно, как эти слои дрожат в такт трём тоскливо, но громко поющим глоткам. Ни у одной не было заметного слуха, хотя голоса были у всех. Конечно, если судить не по тембру, а по децибелам. Классическая «Вот стоит калина...•> чередовалась с «Миллионом алых роз» и «Ты такой холодным, как айсберг в океане. », а потом опять включалось нечто народное вперемешку с пошлым новым фольклором типа «Не ходите, девки, замуж...», ну и дальше там про сиськи набок... Когда в дверь опять постучали, исполнялась «А я люблю женатого...». Наташка как самая трезвая, ибо опоздала на первые пару стопарей, заорала «Открыто!». На пороге, покачиваясь, стоял Пётр, в его руках застыла бутылка, завёрнутая в коричневую обёрточную бумагу. Песня оборвалась на полуслове.

— Девушки! Марочное! — сказал он вместо приветствия.

Нелька сверкнула глазами и стала медленно вставать из-за стола. Притихшие подруги вжались в стулья. Разойдись она серьёзно, то Нелькиной силы хватило бы и на Петра, и на них. Совершенно молча Неля подошла к своему ухажеру, взяла из его рук бутылку и поставила её на холодильник, а потом развернулась и одним движением руки пихнула Петра назад в коридор. Тот опешил и от неожиданности сказал одно лишь глупое: «Как... э-э-э?» Нелька захлопнула дверь перед его носом, задвинула шпингалет и застыла, упершись рукой в косяк. Будто ждала, что сейчас будут ломиться. По подрагиванию её по-мужски выделяющихся мышц, привыкших к большому мастерку с раствором и долгим часам тяжёлой физической работы, было видно, насколько сильны и она, и её ярость. Как и ожидалось, через несколько секунд Пётр затарабанил, стал истерично спрашивать, что же произошло. Нелька крикнула одно короткое «проваливай», сильно ударив ладонью по косяку, и пошла к столу. Пару минут за дверью была абсолютная тишина. Нелька сидела в ступоре, уставив глаза в одну точку. Наталья решила взять инициативу на себя. Сдвинув стаканы, он стала торопливо разливать остатки второй бутылки. Чокнулись и быстро выпили без тоста. Наташка неуютно поёжилась, а потом скинула тапки и в одних чулках на цыпочках подошла к двери. Посмотрела в замочную скважину, затем приложила ухо. Через минуту заключила: