Вымогатель - [3]

Кушак вернулся к розовому замку и, присев на корточки у раскрытого чемодана, начал собирать распылитель. Грикуров стоял рядом, молчал, думал, успеет ли домой к семи тридцати, к началу футбольного матча. Еще полчаса назад такие мысли не приходили Грикурову в голову — замок казался зловещей и неодолимой загадкой.

— Хорошо, что Вольский внутри сидит, — пробормотал Кушак, не поднимая головы.

— Почему? — удивился Кушак.

— Какая-нибудь светлая голова додумалась бы кинуть туда бомбу или подложить заряд. Колония разлетелась бы на куски и прижилась. Имели бы десять замков вместо одного.

Кушак махнул рукой в сторону подросшей пирамидки.

— Колония? — спросил Грикуров. Он раздобыл где-то белую панамку, и в тени ее лицо казалось совсем черным, лишь белки глаз голубели и как будто фосфоресцировали.

— Колония, — Кушак кивнул в сторону палатки химиков, — Они же вам, наверно, сказали?

— Сказали. И я сначала не поверил. А вы что собираетесь делать?

— Это активная культура бактерии, которая их убьет. Чума.

— А не опасно?

— Чума только для них. Ни людям, ни растениям ничего не угрожает.

Они встретились через пятнадцать лет на стоянке такси. Кушак к тому времени переехал в Ленинград и бывал в Москве наездами. Наверно, поэтому и не приходилось встречаться со школьными товарищами. И Кушак обрадовался, встретив Вольского. Вольский не потерял сходства с ангелом, хотя золотые кудри поредели и узкое тело равномерно обросло жирком. В тридцатипятилетнем мужчине сходство с ангелом не столь чарует, как в мальчике. Вольский был одет в недорогой, но тщательно выглаженный костюм. Галстук тоже был недорогой, скромный и респектабельный. Он был строителем и сравнительно высоко продвинулся по служебной лестнице. Он очень интересовался жизнью Кушака. Спрашивал и повторял с сожалением:

— Только младший научный? Чего же ты, Коленька? И диссертацию не защитил? Чего же ты, милый? Ты же такие надежды подавал! — В голосе Вольского звучали отеческие интонации.

Наверно, так реагировал на рассказ блудного сына его удачливый и послушный брат, пока на кухне свежевали тельца.

— А марки все собираешь? Нет? А я собираю, времени мало, но не отказываюсь от детских привязанностей. Нужно же когда-нибудь расслабляться. Правда? У меня восемь медалей за участие в выставках. Ты случайно не видел последнего номера «Заммлер экспресс»? Это филателистический журнал. Солидное издание. Там обо мне написано. А что-нибудь от старой коллекции осталось? Подарил кому-нибудь? У тебя неплохие вещи были, я очень жалел, что не выменял в свое время. Помнишь, в шкафу лежали, на нижней полке. Так и лежат? Не может быть!

Вольский затащил Кушака к себе.

— Ты же в Москве редко бываешь. Хочешь, чтобы мы еще десять лет не увиделись? Не хочешь, тогда пошли. У меня кооперативная квартира. Две комнаты. А мама в старой осталась. Недалеко, час потеряешь, не больше. И не мечтай отказываться.

У Вольского оказалась дома бутылка сухого вина, припасенная для гостей. Вольский подробно рассказывал, как, будучи членом правления кооператива, он раздобывал польские кухни и дубовый паркет. Кушак жалел, что зазря потерял вечер, рассматривал марки, которые расплодились настолько, что занимали целый шкаф, запирающийся на ключик. Вольский записал адрес и телефоны Кушака, сказал, что приедет навестить, заодно возьмет у него марки.

— Если они, конечно, тебе, Колюша, не нужны. За новинки я, разумеется, плачу, но у тебя в основном мелочь.

Кушак сказал, что за марками не надо ездить в Ленинград, они у стариков, на московской квартире. Правда, он обещал их подарить племяннику.

— Сколько племяннику лет?

— Десять.

— Ты с ума сошел, он же ничего еще не понимает! Я ему подберу из дублетов, мы его не обидим.

Оказалось, что Вольский не женат. Они вспомнили школу и ту девушку, которую Вольский пленил преданностью.

— Я бы вернул, по первому требованию вернул, — сказал тогда Вольский.

— Или обменял бы выгодно, — неудачно пошутил Кушак, но Вольский, как всегда, не обиделся или не позволил себе обидеться.

— Зачем так, Коленька? — сказал Вольский. — Ты же знаешь, как я всегда к тебе относился.

В комнате Вольского стояло и лежало множество лишних вещей. Как и раньше. Но если в школьные годы вещи были дешевыми — солдатики, автомобильчики, железки, — то теперь их место заняли фарфоровые статуэтки, часы, плохие картины конца прошлого века и иконы в штампованных посеребренных окладах. Кушак представил, как Вольский провожает домой пенсионерок и чьих-то наследниц.

Расставшись с Вольским, Кушак малодушно решил не подходить утром к телефону — с какой стати он должен отдавать Вольскому марки? Вечером он все равно собирался в Ленинград. Вольский оказался хитрее. Он пришел без звонка, в восемь утра разбудив Кушака.

— Я на минутку, перед работой.

Он был с пустым потрепанным портфелем, долго говорил о том, как его ценят в министерстве, где он имеет отношение к внедрению новой техники, говорил, что получил участок и собирается строить дачу. За разговором полез в шкаф, потому что помнил, где должны лежать марки, положил оба альбома в портфель, обещал, если нужно что-нибудь в Москве, помочь, прихватил на прощание пастушку — любимую статуэтку покойной бабушки. Он быстро передвигался по комнате, маленький и красивый, шутил, смеялся, махал ручками, дотрагивался до книг на полках и отодвигал их, чтобы посмотреть, не спрятаны ли другие, более ценные книги во втором ряду, называл Кушака Коленькой, Коляшей, Колюней, а Кушак потом весь день злился на себя, потому что ему было жалко и марок, и фарфоровой пастушки, — стыдно было, что не отказал Вольскому.