Выкуп Шарпа - [4]

— Что, начнем прямо с обыска, мэтр?

— Конечно, — сказал человечек.

— Кто вы такие? — снова, и еще более яростно спросила Люсиль.

Человечек снял пальто, под которым оказался поношенный черный сюртук.

— Следи, чтобы она не вставала из-за стола, — велел он одному из своих людей, не обращая никакого внимания на Люсиль. — остальные пусть ищут. Сержант, начинайте сверху.

— Что ищут? — настаивала Люсиль, пока незваные гости разбредались по ее дому.

Человечек наконец-то обернулся:

— У вас есть телега, мадам?

— Телега? — недоуменно переспросила Люсиль.

— Не важно, мы все равно ее найдем, — заметил человечек. Он подошел к окну, стер со стекла изморозь и принялся вглядываться в даль. — Ваш англичанин пошел на охоту, так? Когда он вернется?

— Когда захочет, — вызывающе ответила Люсиль. Из старого парадного зала раздался крик — один из пришельцев обнаружил остатки фамильного серебра Лассанов. Когда-то хозяин замка мог подать на серебре обед на сорок человек, но теперь от былого великолепия остались только тяжелый кувшин, пара подсвечников и дюжина выщербленных тарелок. Серебро принесли на кухню, и человечек распорядился сложить его у черного хода.

— Но мы — люди небогатые! — возмутилась Люсиль. Она изо всех сил старалась скрыть свой страх. Похоже, ферму захватили отставные ветераны, банды которых грабили и наводили ужас на всю сельскую Францию. Газеты только и писали об их преступлениях, однако Люсиль почему-то не верила, что они могут добраться и до Нормандии.

— Это все, что у нас есть, — добавила она, указывая на серебро.

— У вас есть намного больше, мадам, — сказал человечек, — гораздо больше. И не советую пытаться покинуть дом, потому что тогда капралу Лебеку придется вас застрелить.

Кивнув ей, он нырнул в дверь под лестницей, чтобы помочь своим людям обыскивать спальни.

Люсиль посмотрела на тощего капрала, которому было приказано не сводить с нее глаз.

— Мы — люди небогатые, — повторила она.

— Побогаче нас, — ответил капрал. У него лицо как у хорька, подумала Люсиль: гнилые зубы, запавшие глаза и разорванное ухо за левой косицей. Императорские гусары нарочно отращивали на висках такие косицы, и чем длиннее они были, тем дольше срок службы. Косицы были предметом гордости, говорили об особом положении гусар, и то, что шестеро пришельцев продолжали их носить, означало, что они по-прежнему считают себя состоящими на службе человека, сосланного на остров Святой Елены.

— И здорово побогаче, — добавил капрал.

— Вы не причините нам вреда? — спросила Люсиль, прижимая к себе Патрика.

— Смотря, как поступит твой англичанин, — ответил он. — И мой сержант. Если сжалится.

— Сержант? — спросила Люсиль, думая, что речь идет о верзиле, который появился первым.

— А мой сержант, — продолжал капрал, — любит поступать по-своему. Жалости от него не жди. Она из него вся вышла за войну. Она из всех нас вышла.

Вдалеке раздался выстрел. Люсиль думала обо всех ужасах, которые война оставила за собой. Она вспоминала рассказы о грабителях и убийцах, которые терзали несчастную Францию, а теперь, на Рождество, пришли на порог ее дома. Она прижала к себе плачущего ребенка, закрыла глаза и принялась молиться.

* * * * *

Ударил выстрел, и лисица, в последней отчаянной попытке избежать пули, извернулась в воздухе и рухнула, пачкая кровью заиндевевшую траву.

— Одной меньше, — сказал Шарп Носачу. — Не торопись, парень.

Он отпихнул пса от дохлой лисицы и подумал, что следовало бы содрать с нее шкуру. К черту, и так сойдет, решил он и ограничился тем, что отрезал хвост, чтобы прибить его к двери амбара. На большой двери уже висела дюжина хвостов, и считалось, что они должны отпугивать остальных лисиц от замка Лассан, но почему-то это древняя магия не действовала. Он вспорол лисице живот, чтобы Носач мог получить свою долю, отвернулся и посмотрел вниз на склон. Странно, подумал он, почему незнакомцы так и не появились на дороге за фермой?

Он смотрел вниз, а в воздухе плыл привычный запах порохового дыма. Может, они торопились и уже скрылись за березами на дальнем склоне. Но деревья стояли голые, и среди облетевших ветвей на дороге не было заметно ни малейшего движения.

Черт, подумал он, я должен был их заметить, и его вдруг кольнуло подзабытое чувство опасности, поэтому он подозвал Носача, повесил обрез на плечо и стал спускаться в долину. Это просто смешно, говорил он себе. Всюду мир, завтра Рождество, и люди имеют право гулять по сельским дорогам без того, чтобы возбуждать подозрения в отставных стрелках, но Шарп, как и Люсиль, читал газеты.

Только месяц назад в Монморийоне банда бывших солдат ворвалась к адвокату. Они убили и его, и жену, ограбили дом и увели с собой обеих дочерей. Девочек, которым было четырнадцать и шестнадцать, изнасиловали и бросили в пруд. Но младшая выжила и рассказала, как было дело. И такое происходило по всей Франции. Работы на всех не хватало, урожай не удался, а у вернувшихся с войны мужчин не было ни дома, ни денег, ни надежды, но зато была привычка добывать себе пропитание грабежом, которую Наполеон поощрял в своих солдатах.

Теперь Шарп был уверен, что путешественники не поднимались в деревню. Это означало, что они либо вернулись обратно тем же путем, что пришли, либо остались на ферме. А может, у них там дело? Может, это просто попрошайки — не все солдаты, вернувшиеся с войны, превратились в закоренелых преступников, большинство просто шаталось по сельским дорогам, выпрашивая еду. Шарп и сам за последние несколько месяцев накормил их немало, и обычно ему даже нравились эти встречи со старыми врагами. Один такой попрошайка был в Бадахосе во время штурма этой испанской крепости британскими войсками, и долго хвастался, сколько англичан он уложил в ров под главным проломом в стене. Шарп так и не сказал ему, что тоже побывал в этом рву, и не сказал, что среди моря крови и огня первым взобрался в пролом, чтобы обратить французов в бегство.