Выигрыш - [4]

Урсула незаметно вышла замуж. За высокого полнокровного хозяина электромастерской. Кажется, еще вчера она хохотала вместе с Хансом, повиснув на пограничном заборе. А уже и сынок ее захохотал, побежал по дорожкам сада за черными подпрыгивающими дроздами.

Уже надоело Хансу сидеть в святой вечер с родителями и слушать, несмотря на Рождество, все те же разговоры об экономии. И пьяненькая мать уже потрепывала его поределые кудри, словно не ласкала, а отталкивала от себя. Уже Ханс не стал брить верхнюю губу, пустил в рост чахлые усы, будто насыпал под носом перец. Но завтрашний день обыденно перематывался на прошедший, как с рулона на рулон, а какая-нибудь перемена в жизни, чудо какое-нибудь, выигрыш в лотерею так и не случались, хоть тресни! Все ожидания переносились на следующее завтра.

“Завтра! Морген!” – кричал, прячась вечерами в кустах и за изгородями, местный человек со странностями, Йохан. К его воплям привыкли, но всегда пугались, хотя знали, – как стемнеет, идиот будет подкрадываться к засыпающим домам со своей внезапной шуткой:

– Утро! Морген! Морген!

Вяло копая по весне легкую песчаную землю в саду, Ханс часто отдыхал, подходил к мелкому, заросшему прудику, опирался на короткую лопатку и подолгу глядел в воду. Там кишели дафнии. Он любил дафний, потому что их много.

Настанет тепло, и гляди-ка! Через неделю дафний полно. Откуда только взялись. Почему деньги не так? Сколько их тут? Наверно, тысяч сто. Или миллион. Если б и деньги так. Неделя – и богат! Хорошо иметь много денег! Толстое портмоне, во всех отделениях деньги. Деньги без счета. Вот как достану портмоне. Продавец увидит, сколько их у меня. И лицо почтительное. Не хлопнет по макушке, как глупый Юрген-торговец. Зауважает. Ну да. Потому что я солидный, с деньгами. Можно прийти с какой-нибудь своей. Купить тебе, шацхен, вентилятор? Набор ниток для вышивки? Да, да, запищит, купи что хочешь, люблю подарки. Знаю, все вы. Знакомые увидят. Скажут, опять херр Ханс покупает, сколько ж денег имеет. Парни в кафе замашут руками, позовут, подставят стул и кружку. Будут слушать, что скажет умный человек с деньгами. А сами станут завидовать, поглядывать на мою. Да, скажу, женщины меня любят, имею много денег. Много, много, как этих дафний.

Жену для Ханса отыскала мать. Девушка, к счастью, была беременна. Это было очень кстати. Мать знала секрет, о котором, конечно, знали многие. Что вместо нормальной пары неверных томатов у сына в наличии только один. Но мать знала больше: у сына не будет детей.

Нежная, косенькая невеста носила в чреве дитя. Ни миловидность ее, ни угол зрения, ни ребенок не занимали Ханса. Он вдруг ошалел от открытия, что, женившись, даром получит собственную женщину на каждый день. Ведь у него до сих пор не было ничего собственного. Ничего своего. Все от случая к случаю, и еще нужно побегать, и в долг перестали давать. Обнимая невесту за полную талию, он темнел лицом от прилива крови и предвкушения, что горячее вместилище, занятое пока ребенком, скоро освободится и начнет регулярно принимать его, мужа!

Группируя собравшихся для общего свадебного снимка, деревенский мастер фотокадра превзошел самого себя – никто никого не заслонял. Все были видны тем далеким потомкам, которые, дожив до ренты, будут иметь досуг и охоту рассматривать пожелтелые фотографии предков из провинции времен ГДР.

Окруженные серьезными гостями из дальних дорфов, сидели рядышком родители Ханса. Их лица, расслабленные вином, уехали в слабые, несимметричные улыбки. Отставив ножку и выпятив грудку, купаясь в редком ощущении главного героя, красовался жених. Лицо невесты светилось непарадной, бледной искренностью, похожей на страдание. Букет роз она честно держала на положенном месте, не ниже.

Желая сгладить ее непарный взгляд, фотограф попросил невесту слегка повернуть головку в полупрофиль. Это стало его художественной ошибкой и роковым прорицанием.

В гуще людей, смотрящих прямо в объектив и, в некотором смысле, в будущее, невеста выглядела странно. Она одна будто не видела этого будущего или видела, но совсем в другой стороне.

Ханс наконец стал семейным человеком. Урсула с самого дня свадьбы была убеждена: ненадолго. Она зазывала к себе жену Ханса на чашку кофе, ловила ее у пограничного забора, когда та шла кормить кроликов. Но довести беседу до интересной степени откровенности Урсуле не удавалось. Жена гуляла с коляской далеко за дорфом, у Эльбы и в дубовой роще. В саду с ребенком не появлялась. Однажды, когда Урсула все-таки остановила ее у дома, жена по-прежнему была молчалива, а ко всем “зюсе-зюсе”, обращенным Урсулой к малышке, осталась неприлично равнодушной. Кажется, ей были неприятны воркования над ее ребенком.

Зато Ханс рассказывал Урсуле о своей семейной жизни все, то есть жаловался. Плющ, ползущий по забору, делал в одном месте передышку, и соседи могли говорить друг с другом через окошко, сквозь нечастые проволочные клетки. Ханс жаловался мелочно, посвящая соседку в проблему своих мужских потребностей, и вчера, и два дня назад не нашедших у жены никакого отклика. Урсула слушала, не перебивая. Она слушала так, будто становилась полой, чтобы вместить как можно больше, и отзывалась на слова соседа, как пустота – эхом. Йа-йа… Это походило на поддержку и одобрение, хотя она ни в чем не разделяла мнений Ханса. Она возвращалась из сада домой, и лицо ее начинало пылать. Все идет, как должно, Хансу никогда не повезет с другими.