Выхожу на связь - [70]

Судебный процесс продолжался четыре с половиной дня.

19 декабря 1942 года был зачитан приговор имперского военного суда:

«Оберрегирунгсрат д-р Харнак и обер-лейтенант Шульце-Бойзен сумели сплотить в Берлине круг лиц из различных слоев общества, которые не скрывали своей враждебности к государству.

Их отношения к национал-социалистскому государству было отрицательным. Некоторые из них продолжали оставаться фанатическими приверженцами коммунизма. Они проводили дискуссии, во время которых обсуждались марксистская и ленинская литература. Вначале это имело место в небольших кружках, к работе в которых они привлекали преимущественно молодежь. Они сочиняли статьи и сообщения, которые изучались в узком кругу, кроме того, ими составлялись и распространялись подстрекательские листки коммунистического содержания, в которых они обливали грязью национал-социалистское государство. С началом похода против России они значительно усилили свою деятельность. Своей пропагандой они пытались привлечь на свою сторону представителей искусства, полиции и вооруженных сил…

Когда весной 1942 года в Берлине была организована выставка „Советский рай“, Шульце-Бойзен провел контрпропаганду. На улицах Берлина, в витринах, на стенах домов и рекламных тумбах были расклеены сотни листовок с текстами, написанными им: „Постоянная выставка нацистского рая — война, голод, ложь, гестапо. Сколько это еще будет продолжаться?“».

Все тринадцать обвиняемых, кроме Мильдред Харнак и Эрики фон Брокдорф, приговоренных вначале к заключению в каторжной тюрьме, были осуждены на смерть.

В тот же день, 19 декабря, в ставку фюрера самолетом вылетел специальный курьер. Гитлер утвердил приговор и приказал казнить всех осужденных на виселице. В отношении М. Харнак и Э. Брокдорф он распорядился пересмотреть дело с целью вынесения им смертного приговора[2].

22 декабря, в 10 часов утра, в Берлин вернулся курьер, доставивший приговор, утвержденный Гитлером.

В эти часы в холодных камерах смертников берлинской тюрьмы Плётцензее были созданы потрясающие документы человеческого духа.

В своем последнем, прощальном письме Харро Шульце-Бойзен писал:

«Берлин, Плётцензее.

22 декабря 1942 года.

Любимые родители!

Ну вот и все. Через несколько часов я покину свою земную оболочку. Я совершенно спокоен и прошу вас держаться так же твердо и воспринять все мужественно. Во всем мире решаются столь важные дела, что одна угасающая человеческая жизнь значит не так уж много. Что было, что я сделал — о том я не хочу писать. Все, что я делал, я делал, повинуясь своему разуму, своему сердцу и убеждениям. В этом плане вы, как мои родители, должны предположить лишь самое лучшее. Я прошу вас об этом.

Эта смерть по мне. Я как-то всегда предчувствовал ее. Это, так сказать, моя собственная смерть, как говорится у Рильке. Мне становится очень тяжело, когда я думаю о вас, моих дорогих. Либертас поблизости от меня и разделит мою судьбу в этот час. Я не только надеюсь, но и уверен, что время смягчит ваше горе. Я был лишь провозвестником в своих частично еще неясных мыслях и стремлениях. Верьте со мной в справедливое время, которое все разрешит.

Я до конца буду помнить последний взгляд отца. Я думаю о рождественских мечтах моей дорогой маленькой мамы. Потребовались испытания последних месяцев, чтобы сблизиться с вами. Я вновь нашел дорогу домой после стольких бурь и натисков, после столь чуждых и непонятных вам дорог.

Я вспоминаю многое, обеспеченную и красивую жизнь, которой я во многом обязан вам, и многое, за что я не отблагодарил вас. Если бы вы были здесь (незримо вы присутствуете рядом), вы бы увидели, как я с улыбкой гляжу смерти в лицо. Я уже давно ее одолел. В Европе теперь стало обычным производить духовный посев кровью. Возможно, что мы были лишь парой чудаков, но незадолго до финала можно позволить себе немножко совсем личных иллюзий.

А теперь я протягиваю вам всем руку и проливаю одну (единственную) слезу как знак и залог моей любви.

Ваш Харро».

22 декабря 1942 года, в 20 часов, в берлинской тюрьме Плётцензее были казнены Харро Шульце-Бойзен и его жена Либертас, Арвид Харнак, Курт Шумахер и его жена Елизабет, Курт Шульце, Ильза Штёббе, Рудольф фон Шелия, Ганс Коппи, Йон Грауденц, Хорст Гейльман — три женщины и восемь мужчин.

«Я ни в чем не раскаиваюсь. Я умираю как убежденный коммунист», — были последние слова Арвида Харнака.

Последний раз фрау Шульце-Бойзен видела сына в мае 1942 года, в г. Фрайбурге, куда он приехал навестить брата, лежавшего в госпитале. Вся семья была в сборе, за исключением отца, находившегося в Голландии.

Мать навсегда запомнила слова Харро:

— Гитлер может убить сотни, но не тысячи…

И когда она со страхом спросила его, относит ли он себя к этим сотням, то сын со свойственной ему прямотой ответил:

— А почему бы и нет?

Мать чувствовала, что за его словами тогда скрывалось многое… Она не смела его спрашивать ни о чем и только, предупреждая об опасности, которая, она была уверена, грозила ему, сказала:

— Тогда, в тридцать третьем году, нам удалось спасти тебя, но если это теперь опять случится, будет поздно…