Выхожу на связь - [55]

— Ой-е-ей! Весь синий…

«Ничего. Главное — самые страшные первые сутки позади. Главное — выдержал. И теперь тишина…»

Колар лежит на тюремном матраце. Старик причитает над ним. Ян не может пошевелить ни шеей, ни даже пальцем. Все тело распухло и почернело. Разве может выдержать такое человеческий организм? Может! Если может тело, то еще больше может выдержать воля. Решение простое, и от него на душе легко: нет, и все! Конечно, ничего они не добьются и от Сулиги. Но почему их схватили? Гитлеровцы запеленговали станцию или в группу проник провокатор? Кто арестован еще кроме них и семьи Глухи? Если только они, то другие группы смогут продолжать работу, а радисты Юрий и Тадеуш — передавать сведения в штаб фронта. Только бы знать!

8

— Товарищ подполковник, Колар не выходит в эфир с 4 апреля. Юрий — с 7. Тадеуш вообще не передал ни одной радиограммы.

— Что это может значить?

Подполковник Соболев задал этот вопрос не столько начальнику радиослужбы, сколько себе.

— Они должны были переменить конспиративные квартиры. Но они замолчали все трое. Может быть самое худшее…

— Проверьте с помощью других источников, — приказал Соболев и вызвал помощника. — Дайте дело всей группы.

Несколько желтых папок с грифом «Совершенно секретно». В них все об этих людях, посланных туда, за линию фронта. Эта группа, условно названная «Лукашевич», — одна из самых ценных и важных среди групп, засланных штабом 1-го Украинского фронта в глубокий тыл врага. Разведчики сумели легализоваться в труднейшей обстановке — в районе Праги, где гестапо и абвер развернули широкую агентурную сеть. Почти полтора месяца они передавали в штаб фронта обильную информацию о противнике из района вокруг чехословацкой столицы. Они передавали информацию особой важности. Что же с ними случилось? Что стало с другими членами группы?..

9

Широкая мраморная лестница. Хрустальные люстры. Обшитые дубом стены. Лепные потолки. Дворец Печека, банкира и владельца шахт Остравы. Перед приходом нацистов Печек удрал за океан. А его роскошный и аляповатый дворец пришелся по вкусу оккупантам: в нем обосновался главный штаб тайной государственной полиции гитлеровцев в Праге. Чехи презрительно прозвали дворец Печкарней и обходили его за много кварталов.

Однако Сулига и Колар, приезжавшие в Прагу на встречи с членами разведгрупп, назначали свидания чуть ли не у самых дверей гестапо. Как говорится в чешской пословице, «под свечкой всегда темно…»

Теперь им довелось увидеть дворец изнутри. Не анфилады залов с рассыпанными по паркету цветными бликами витражей — помещения для арестованных и для допросов были наглухо отгорожены от остального здания. Здесь стоял запах крови, и казармы и сами стены, казалось, кричали от боли.

После тюремной канцелярии Панкраца Сулига и Колар больше не видели друг друга, хотя день за днем проходили один и тот же крестный путь. Вот записи, сделанные рукой самого Колара:

«Меня начали бить по голове и лицу. Потом связали руки, натянули их на колени, продели палку, перевернули и начали бить палками. Ломавшиеся палки заменяли новыми, уставших гестаповцев сменяли другие. Потом стали бить резиновой плеткой с железным наконечником. Вытянули из комнаты за волосы так, что все волосы остались в руке тянувшего. Но сознание я не терял, я очень боялся потерять сознание. Вечером того же дня меня отвели в подвал и поставили у стены. Я думал, что расстреливают. Хотелось только, чтобы поскорее, чтобы скорее прекратились эти страшные мучения… После этого посадили в одиночную камеру смертников. Затем отвезли в Панкрац. Затем снова отвезли в гестапо. И снова допросы: где учился разведработе, куда летели, какие позывные, время работы, шифр, какой сигнал дан мне на случай, если гестапо заставит меня работать… В гестапо были подготовлены девять листов с вопросами. Каждый вопрос задают по нескольку раз. Если приходится выдумывать, человек очень легко запутывается. Каждый день водили меня на допрос и каждый день пытали. Но я знал, что мучаюсь за свободу, за родину, за народ. Помнил, что я не один, что за мной стоит героическая Красная Армия и армия Чехословакии. Эти мысли облегчали мои мучения. Я представлял себе, что миллионы людей думают о свободе, помнил героический поступок Зои Космодемьянской. Все это давало мне мужество, чтобы не бояться смерти. Много раз я желал, чтобы она скорее пришла, чтобы меня поскорее убили. Я решил не говорить в гестапо ничего. Лучше погибну, но не оскверню свою честь, свой народ, оправдаю доверие верховного командования…»

Точно такие же слова мог бы написать и Сулига. После утренних допросов, в перерыве, когда у пунктуальных палачей наступал час обеда, заключенных волокли из комнат пыток вниз, в просторный зал, и рассаживали вдоль стен. Зал, в котором в ожидании новых допросов томились несчастные, неизвестно кем и когда был иронически назван «кинотеатром»… Заключенные должны были здесь сидеть лицом к стене, выпрямившись, положив руки на колени. Сидеть, не шелохнувшись, час и два, а то и целый день. Невольное движение — и на голову обрушивается удар тяжелой дубинки: шесть гестаповцев возвышаются над узниками, восседая на высоких стульях, и зорко наблюдают за порядком. На стене объявление готическим шрифтом на немецком языке и на чешском: «Внимание! Если заключенные, находящиеся в этой комнате, попытаются без разрешения говорить, они будут наказаны трехдневной голодовкой и стоянием». Тем, кто наказан, гитлеровцы прикрепляли к колену металлический угольник специальной конструкции. Стоит немного согнуть в колене затекшую ногу — и угольник неумолимо зафиксирует это. И неумолимо последует новое истязание…