Выходим на рассвете - [38]

Ничего еще не было известно, обо всем можно было пока только гадать. Распирало от догадок и предположений солдатские головы…

* * *

На третий день после того, как Ефим Кедрачев стал председателем ротного комитета, он решил сходить домой, повидаться с Корабельниковым, посоветоваться. Нужно было также сообщить то, о чем просил передать Гомбаш: что среди военнопленных создана социал-демократическая группа, которая хотела бы установить связь с социал-демократами Ломска.

Уйти из казармы теперь не составляло труда: Петраков, после того как Ефима избрали председателем, проникся к нему почтением и даже не хотел больше ставить в наряды, но этому Ефим воспрепятствовал сам, сказав: «Не к чему мне отделяться. Такой же солдат, как и прочие».

Посоветоваться с Корабельниковым Ефиму нужно было непременно. Хотя он уже и был на собрании председателей солдатских комитетов частей гарнизона, которое состоялось вчера в казармах запасного полка, и получил всякие разъяснения и наставления, все-таки у него голова шла кругом. Теперь не к кому другому, а к нему обращались солдаты со всеми вопросами: как выхлопотать побывку, почему не выдают мыла, какой партии лучше держаться. А партий этих за то недолгое время, что прошло со дня свержения в городе царских властей, объявилось множество. И все партии вроде бы и за Россию и за народ, но почему-то все партии между собой спорят… Даже среди лагерной команды, оказалось, чуть ли не все партии представлены. И кого слушать? Вроде правы эсеры, за которых в лагере особо ратует один из писарей, до службы — приказчик; он доказывает, что если перестать воевать, то и революция погибнет под германским сапогом. О том и меньшевики говорят. От них в лагерь специально агитатор, какой-то вольноопределяющийся в пенсне, был прислан. А то еще — анархисты. Эти заявляют: никакого правительства, никаких властей не надо, свобода — в безвластии. От анархистов в лагере обнаружился — до этого кто бы подумал! — фельдшерский помощник, здоровенный детина. Заботливый родитель, протоиерей городского собора, устроил это свое чадо на должность самую спокойную, какую только можно в солдатском званий получить.

«Конечно, нутром, так сказать, я большевистской линии держусь, — рассуждал Ефим. — Но как тем доказать, которые против? Больно грамотные, язви их. Не переспоришь. Может, Валентин Николаевич меня вразумит?»

Ефим пришел домой, когда уже темнело, еще по-зимнему рано, хотя день уже заметно прибавился. Его встретила Ольга — она только что вернулась с работы.

— Ой, Ефимушка! — обрадовалась она. — Ну что, не возгордился еще в председателях?

— Возгордишься тут! — махнул рукой Ефим. — Голова в семь кругов кружится… Один одно толкует, другой — другое, солдаты не знают, какую партию и слушать.

— У нас на «спичке» тоже много всяких партий народилось. Интересно! Против царя все были заодно, а сейчас все за революцию, и все по-разному, и друг на друга кидаются.

— А ты какой партии, сестренка?

— Я пока вольная. Я себе партию еще подберу.

— Из ухажеров?

— Да ну тебя! Думаешь, у меня только ухажеры на уме! Мало ты меня еще знаешь, братик!

— Ладно, ладно, не кипятись. Валентин Николаевич, не знаешь, скоро придет?

— А кто его знает! Он теперь чуть не каждый день ой как поздно возвращается. У него службы стало — как у министра. Раньше одну свою учебную команду знал, а теперь — по всему городу. Но ты дождись. Он сегодня обещал пораньше прийти. Прозорову встречу назначил.

— Это какому?

— Да Сереже, студенту.

— А! — вспомнил Ефим. Как-то в разговоре Ольга упоминала об этом студенте, знакомом Корабельникова. И не только Корабельникова…

— Это который тебе книжки носит?

— Тот самый. Знаешь, сколько я его книжек перечитала? Да рассказал он мне сколько!..

— Поди ж ты! Рада, что у тебя кавалер такой образованный?

— Тебе обязательно — чтоб кавалер! Другого ты понять не можешь? Нет, братик мой любезный, Сережа не только ради моих прекрасных глаз в нашем доме бывает, — Ольга с важностью взглянула на брата.

— А из-за чего же еще?

— Секрет! — она улыбнулась. — Нет, теперь уже не секрет. Теперь можно и тебе сказать…

— А почему раньше нельзя было?

— Почему, почему… А почему ты не говорил мне, что у тебя за дела с Валентином Николаичем?.. А потому, что Валентин Николаич мне строго-настрого наказывал: ни подруге, ни брату! Чтоб до жандармов случаем не дошло. А теперь их нету.

— Каким же ты секретным делом занималась?

— К Сереже домой от Валентина Николаича записочки носила. А от Сережи — прокламации. Он их с товарищами печатал. А потом я их одному солдату передавала. Вроде как дочка повидаться к нему ходила. В запасной полк, где Сережа до того служил.

— Служил? Так он студент…

— Это он заново студент. Как войну объявили — он в первый же день в добровольцы записался. Прослужил месяца два, а потом его назад в студенты отпустили. Папаша его постарался. Он знаменитый доктор, всех начальников лечит.

— Зачем же было в добровольцы?

— Так он — с пылу. У него старший брат своей волей пошел, ну и Сережа следом. А потом, когда солдатской службы попробовал, папеньке взмолился, чтоб выручал.

— Повезло ему. Могли и на фронт закатать.