Выбор - [28]

Но на следующий после Пасхи день из Пскова неожиданно вернулся дьяк Третьяк Далматов, посланный туда три недели назад объявить псковичам волю государя о назначении им нового наместника, князя Ивана Ивановича Репни-Оболенского, и подготовить вместе с нами какую полагалось в таких случаях торжественную встречу и присягу на верность государю, великому князю московскому Василию Ивановичу. Но псковские посадские люди и знать, поведал Далматов, после его сообщения ударили в свой вечевой колокол, сзывая народ. И шибко орали на вече, чтобы Далматов передал государю, что не желают и не примут этого наместника- знают-де, как он крут и жесток! - хотя и не выходят из-под великокняжеской воли. Но желают, чтобы он сначала спрашивал, кого хочет над собой псковское вече, а потом уж назначал.

- Еще не полный бунт, но близ того. Опасно! - заключил дьяк.

Пришлось срочно созывать думу, на которой решили поступить только по уже решенному: князю Ивану Репне-Оболенскому ехать во Псков наместником, но с отрядом крепких детей боярских человек в триста. И покруче, пожестче там, чтобы почувствовали воочию, против кого вздыбились!

Вассиан это поддержал, хотя и сказал Василию наедине, что по сути-то псковичи правы: больно безжалостен и лют князь Репня - не наломал бы дров!

Но действовать-то надо было немедленно и решительно.

А накануне Николы Вешнего поздним вечером усталый мужичонка постучал в дверь Вассиановой кельи в Симоновом монастыре, где тот жил, и подал письмо Гурия Тушина, в котором тот извещал, что мая в седьмой день при буйном цветении черемух в мир иной в полной благости отошел великий старец Нил Сорский.

Последний год Вассиан ждал этого каждый день, видел даже, как смерть к нему приближается, приближается, лишает последних сил, и все равно его как молнией ударило: в глазах потемнело, с места не мог сдвинуться. Как потом оказался на коленях перед иконами, сколько плакал и молился и не молился, а лишь видел сквозь слезы его перед собой живого и говорил с ним, вопрошал: как ему сейчас там в горних высотах, виделся ли уже, обмолвился ли уже о чем с Господом или с кем еще? Потом внутри стало страшно пусто и ледяно, и почувствовал вдруг до озноба, до чего холодны, ледяны и толстенны стены кельи, и показалось, что он теперь навечно замурован один в этих стенах, навечно один-одинешенек, один-одинешенек... Но вскоре опять увидел Нила, его насмешливо-укоризненный взгляд: что это, мол, ты? неуж опять испугался? я-то ведь есть, на земле не стало, но есть же по-прежнему, что ты как дитя, честнейший господине мой!

"Скорблю, что мало могу, отец мой!" - ответствовал Вассиан. Хотел еще спросить, что за странное его завещание, список с которого приложил к письму Тушин, но почему-то удержался, не спросил.

А после не раз хвалил себя за это, ибо не понял сразу-то суть сего завещания, удивительней которого не было еще, наверное, на земле.

"Повергните тело мое в пустыни, - писал великий старец, - да изъедят ё зверие и птица, понеже согрешило есть к Богу много и недостойно погребения. Мне потщание елико по силе моей, чтобы бых не сподоблен чести и славы века сего некоторая, якоже в житии сем тако и по смерти. Молю же всех: да помолятся о душе моей грешной и прощения прошу от всех, и от мене прощение. Бог да простит всех!"

Соломонию известие потрясло не меньше, чем его. Несколько раз плакала, ходила сникшая, безмолвная; явно ждала от этой встречи очень многого. Вассиану же лишь тихо сказала:

- Не успели!..

И Василий дня два был задумчивый.

Заказали и отслужили в Благовещенском большую панихиду, которую Соломония почти всю отстояла на коленях. Там впервые видели такое.

Василий же после панихиды вдруг вспомнил про Нилово завещание; видимо, когда в день известия Вассиан читал его, он не до конца все уразумел - это произошло только теперь. Схватил Вассиана за руку и вопросил испуганно-возмущенно:

- Они исполнили его волю?! Отдали тело зверям и птицам?!

- Нет. Нарушили. Погребли по иноческому обряду.

- Слава Богу! Слава Богу! Удумал! Что это он? Не по-христиански же!

Вассиан задумчиво помолчал.

- А может, это по-христиански... Он же пишет, что недостойно оно погребения. Тело недостойно!

- Тело! Совсем, выходит, отделял от души. Согрешило много!.. А что же тогда всем остальным делать? Нам-то как спастись, кто из грехов, считай, вообще не вылазит?! А? Как? Ответь!

От Василия Вассиан таких слов не ожидал.

- Великий - он и есть великий: постигнуть и то не просто. Давай попробуем...

* * *

Всякий будний день летом и зимой поутру в передней палате великокняжеского дворца собиралась боярская дума. У отца Василия в ней было тринадцать бояр, шесть окольничих и один дворецкий, а у него бояр и окольничих двадцать три да пять думных дворян и дьяков. Все, разумеется, им назначенные и большинство, по обычаю и преданию, из самых родовитых, еще совсем недавно самостоятельных удельных князей, служивших теперь государю всея Руси: Мстиславский, Бельский, Пеньков, Шуйские, Воротынский, Курбский, Щенятев-Патрикеев, или попросту Щеня, Оболенские, Кошкин, из титулованных именитых московских фамилий боярами и окольничими были Воронцовы, Давыдовы, Челяднины, Захаровы, Колычевы - эти служили московским великим князьям издавна.