Выбор - [21]

Как поняла это, так вовсе зашлась от восторга и дальше уже не двигалась, а буквально парила, плыла в полном упоении от происходящего.

И в храм вплыла по камкам и парче светящейся чистой лебедушкой.

Венчал сам митрополит. Водил вкруг налоя. Пронзительно и могуче пел хор. Митрополит вершил все иное, говорил наставления, чтоб жили с Богом и по-Божьи, не забывали церковь и чтоб она во всем покорялась мужу и была с ним как единая плоть. Слушая, она легонечко согласно кивала и так же легонечко улыбалась. И митрополит стал легонько улыбаться. Потом подал Василию хрустальную чашу с вином, они по очереди трижды пили из нее, после чего Василий разбил чашу об пол, и она подождала, чтобы он первый наступил и подавил сапогом осколки: наступивший первым должен был, по поверью, властвовать в семье. Однако Василий почему-то не торопился, многозначительно на нее поглядел, как бы приглашая сделать это вместе, но она все-таки повременила и наступила лишь после него. Это длилось всего мгновение, но многие все разглядели, как вообще нынче буквально все за ними замечали, и кто-то очень сему удивился и хмурился, но большинство все же улыбались, очень довольные ее поведением, и, как потом сказывали, именно тогда в Успении кто-то и изрек слова, ходившие после по Москве: "Наконец-то у нас истинная государыня по всем статьям!"

И к старому князю после венчания, теперь уже с законным мужем, она вплыла лебедушкой, вся светясь, и великий князь, завидев сына всего в золоте, раскрасневшегося, с сияющими глазами, и ее, всю в серебре, всю-всю светящуюся великой радостью, даже задвигался в своем кресле, подавшись им навстречу и тоже посветлел, скривился в довольной улыбке. И торжественно благословил живою десницей, когда они еще опускались перед ним на колени, и зашуршал:

- Нахонес! Нахонес!.. Рад!.. Успел!.. Успел!.. Шифите!

И еще благословлял каждого, когда они целовали его холодную руку, а ей даже погладил щеку.

А как потом Василий часа на два уезжал, как полагалось, молиться и ставить свечи в главные московские монастыри и церкви, она почти не заметила - уже была полна предощущением того главного, что предстояло нынче, уже готовила себя. С этим же снова сидела рядом с ним в Брусяной палате на продолжении пиршества. И подмечала, чуяла, что он уже тоже весь в похожем напряжении. Совсем ином, чем утрешнее, каком-то сладостном, с замиранием сердца. Еле-еле сидела, еле-еле дотерпела, когда наконец стало смеркаться, кругом зажгли свечи, и гостям на третьей перемене вынесли огромные блюда с жареными, дивно разукрашенными перьями лебедями, а перед ними дружка поставил на серебряном блюде жареного петуха и громко попросил князя Юрия Ивановича и тысяцкого:

- Благословите вести молодых опочивать!

- Благослови Бог! - прозвучало в ответ.

Петух был тут же завернут в скатерть с их стола, и дружка вместе со свахой, каравайщиками и свечниками с зажженными свечами понесли их в опочивальню.

А они через минуту двинулись за ними, а за ними все гости с зажженными цветными фонарями, ибо в переходах было уже темно. Все опять очень чинно, торжественно, никто, несмотря на обильное питье, не галдел, не шутковал ведь приступали к самому главному.

У двери опочивальни сваха встретила их уже в вывороченной мехом наружу шубе - сколько в ней было волосинок, чтобы столько же было у них детишек. А все остальные желали им у этой двери здоровья и возвращались обратно пировать.

Жутко долго желали, невыносимо долго!

И было еще разламывание жареного петуха в сенях опочивальни, где с ними остались лишь два дружка и сваха. Василий оторвал от этого петуха ногу и крыло и бросил их на счастье через левое плечо. Потом они немножко пожевали петушатины и выпили помаленьку белого меда - впервые за весь день. Потом дружка раздевал его в сенях, а сваха ее в самой опочивальне, где на кровати в тафтяных переливчатых занавесях были постелены сначала двадцать семь ржаных снопов, на них ковер, на него две перины, на них простынь, подголовники и одеяло, отороченное куньими черепами. А в изголовье на спинке был установлен большой крест. И над всеми окнами внутри и снаружи были медные кресты. И над дверью. И еще иконы Спаса и Богородицы. А в каждый угол опочивальни было воткнуто по стреле, и на них висели по сорока куниц и по калачу. И еще стояли большие кади с пшеницей, а в ней их огромные свадебные горящие свечи. А на полавочниках - оловянники с питьевым медом и блюда с разными закусками и фруктами.

А снаружи под окнами уже цокали копыта коня, на котором ездил взад-вперед ясельничий с обнаженной саблей - он должен был ездить там всю ночь, охранять их от нечистой силы оттуда.

Сваха же делала все слишком чинно, торжественно и неторопливо, да еще улыбалась, успокаивала, уговаривала ее, чтоб не пылала таким огнем-то и ничего не страшилась - все будет очень даже хорошо, радость-сладость будет необыкновенная, сама увидит...

"Господи! Господи! Да скорей бы уж! Скорей!" - твердила она про себя уже в полном томлении и дурмане.

Но у Василия почему-то долго ничего не получалось, он страшно волновался, лежал рядом, не говоря ни слова, весь огненный, сдерживал дыхание, потом снова обнимал, прижимался, пробовал снова, и она, как могла, стала ему помогать, и наконец получилось, но быстро-быстро, и она, кроме боли, ничего не почувствовала, но он обрадовался, поуспокоился, стали разговаривать, потом целовались и еще попробовали...