Выбор - [16]

Здесь тоже держалась приятная, освежающая, пахучая прохлада новостройки, дорогих новых тканей, недавних курений тонкими восточными благовониями.

Все они, и Соломония, конечно, тоже, решили, что именно здесь молодой государь и будет наконец выбирать себе невесту и что он вот-вот появится и сядет на этот золоченый стул. Все напряженно ждали этого. Ждали- ждали, почти не разговаривая, лишь вопросительно, напряженно переглядываясь и даже не обращая внимания на спокойно рассевшихся на красных лавках и беседовавших между собой государевых людей. А он все не появлялся и не появлялся. И тот же час опять сказали им, что они могут чувствовать себя как дома, поглядеть эту чудо-палату, посидеть, отдыхая в сей благодати от надоевшей жары.

И тогда она и, наверное, многие поняли, что он так и не появится и что, наверное, действительно откуда-то давным-давно, может быть даже все время, разглядывает их, выбирает. Но откуда? Они украдкой внимательно посматривали в углы, на стены, шептались об этом между собой, но ничего, никаких хитрых глазков, дыр, окошек не обнаруживали. Вскоре она даже спиной, щеками и руками чувствовала вроде бы какой-то слабый-слабый холодок-касание, чувствовала, что это взгляд какой-то ее касается. Чей? Играть даже с ним стала: садилась на лавку за спины стоявших - и все исчезало. А была в серединке или двигалась - чуяла и веселилась. И сказала об этом Марии и еще двум девицам, а те опять лишь отмахнулись, усталые и раздраженные нелепым, непонятным ожиданием неизвестно чего, ибо отбиравшие прежде просто тоже ходили меж ними, разговаривали или сидели. В общем, толклись-толклись, а ничего так и не было. К ней, правда, подошел какой-то вроде дьяка, тихонько спросил, чья она, как зовут, и велел завтра быть у Красного крыльца и назвать себя - и все. А чтобы к другим подходили, не видела. И Марии никто ничего не говорил. Часа, наверное, полтора или два так толклись, пока отпустили.

Многие радовались, что хоть от жары малость отдохнули, хотя, по правде говоря, не столько жара, сколько непрерывное нелепое это ожидание мотало и рвало их молодые души. А зачем? Зачем?

Отец разведал и вечером рассказал, что эти смотрины устроены повелением вовсе не молодого великого князя, а старого, больного Ивана Васильевича и что он все время всех торопит, требует, чтоб кончили в несколько дней, оттого девок так и мотают, а как сам Василий Иванович к этому относится, так доподлинно никому и не ведомо.

- А завтрева и вам со мной велено прийти, и тебе, и тебе.

До того дня никаких родителей, ни родственников на великокняжеский двор не допускали.

- Свят! Свят! - всполошилась матушка. - Нас-то почто?! Неуж? Рядиться-то во что?.. Мария, стало быть, уже не звана?

Соломония пожала плечами.

- Я вообще не видела, чтоб, кроме меня, еще кого звали.

- Да?! - с испугом вымолвила мать и, выпучив глаза, даже плюхнулась на табуретку.

* * *

Отца и мать оставили в одном покое, а ее провели в другой, где были только женщины: две боярыни в возрасте, две, как она поняла, повитухи, одна пожилая, вторая средних лет, и совсем-совсем старенькая маленькая, сухонькая, медленная старица-монашка. Соломонии велели раздеться догола.

Разделася.

И боярыни с повитухами стали рассматривать ее с головы до пят с отдаления и вплотную. И щупали, гладили, мяли, заставляли ходить просто, ходить на цыпочках, приседать, крутиться, прыгать, ложиться на лавку на живот и на спину, задирать ноги и поджимать, заглядывали в уши, глаза, в нос, под мышки и даже в срамные места, чем страшно ее рассмешили. Но сами даже не улыбнулись. И все время наперебой спрашивали, спрашивали: тут больно? а тут? чем болела - с самого-самого детства? как ест? что любит - из еды и вообще? не устает? что умеет? что делает? какие рукоделия? знает ли грамоту? Даже как испражняется, спросили, по малой и большой нужде, чем опять, конечно, рассмешили. И тут же поинтересовались, часто ли она такая смешливая, часто ли злится. Сказала, что унывает редко и злится тоже, как и ее матушка, в которую характером. Это, кажется, понравилось. В том числе и старице, которая одна все это время не проронила ни слова и почти не шевелилась, возвышаясь в углу черным конуском и не сводя с голой, розовотелой, дебелой Соломонии немигающих, сильно выцветших, почти белесых, пронзительных глаз; тут даже чуточку улыбнулась и качнула головой. Много позже Соломония узнала, что это была знаменитая великоустюжская прозорливица Евпраксия.

Оказалось, что отца и мать тоже дотошно расспрашивали об их и ее здоровье с самого измальства и о всех родственниках, о всем роде Сабуровых, достатках и прочем. Об ее нраве и поведении. И сказали, что о чем-то известят.

Она видела, как напуганы и как надеются и не верят родители, что это может случиться именно с ней, с ними, и как все же страшно боятся все сглазить, если поспешат радоваться. Матушка аж вся уменьшилась, так сжалась. И Мария тоже.

Весь дом будто сжался и затих.

И Соломонии их всех было очень жалко, ибо она одна ни секунды не думала, что это может произойти. Ведь ждала-то все время чего-то другого, совершенно неожиданного, удивительного. А этого не ждала нисколько.