Выбор и путь. Заметки о современной прозе - [13]

Что поделаешь, и к этой проблеме — к проблеме человеческой воли и бесчеловеч­ных обстоятельств — не подойдешь с обыч­ными мерками...

Трудно говорить здесь о симпатиях, но Белый хотя бы не уклоняется от понимания собственной неискупимой вины. Он, что называется, берет грех на душу — и не только свой, но и чужой. Самоотвержен­ностью это не назовешь, но остатки чело­веческого теплятся в сознании Белого, за­ставляя отнестись к ним с понятным внима­нием, заставляя следить за его мрачным, без всяких расслабляющих утешений само­судом.

А вот Суров... Почему сочувственное от­ношение к нему гаснет задолго до того, как он совершил очевидное предательство, в очередной раз искренне себя уверив, что подчинился абсолютно подавляющей силе?

Проще всего сказать: выход был и для Сурова, и для Белого. Ведь не смог же ка­кой-то дядька из «добровольцев» стрелять в детей и лег вместе со всеми в общую яму. Но это только говорить легко о таких вещах. Нет ли чего-то взывающего если не к оправданию, то к объяснению хотя бы в желании Сурова уцелеть, выжить, пере­ждать?

Наверное, есть. И при всем этом за химе­рическим существованием Сурова в «доб­ровольческом» взводе открывается большая и неоднозначная проблема.

«...Этот и в самом деле поверил, что судь­ба у них разная,— точит внутренний голос Белого,— один в крови по локти, другой у него на плечах, на спине отсидится».

Судя по тому, как держал себя Суров после лагерной мясорубки, о чем думал, человеком окончательно сломленным он не выглядел. Скорее — просто подчинившимся ситуации. Да и для того, чтобы впечатлить Белого своим интеллектуальным (придумал план спасения) и нравственным (сознатель­но стремился «не замараться») превосход­ством, тоже требовались немалые душевные силы.

Нет-нет да и ловишь себя на мысли, что именно это превосходство сыграло с Кон­стантином Суровым злую шутку.

Белому вроде бы по справедливости отве­дена в осуществлении совместных планов черная, неблагодарная работа — сколь воз­можно оберегать «чистоту» Сурова для са­мого же Николая нужно. Но постепенно происходит то, что и должно произойти. Суров начинает привыкать, что другие при­нимают за него решения, берут на себя от­ветственность, мараются в грязи. Он, по сути, отказывается от себя как личности. Этот процесс идет с катастрофической бы­стротой — такова обстановка, и в момент, когда нужно принимать решение, когда по­является реальный шанс уйти к партизанам, на месте суровской индивидуальности ока­зывается аморфная, слаборефлектирующая масса...

То, что произошло с Белым и Суровым, очень напоминает произошедшее с Рыбаком в повести Василя Быкова «Сотников». По­пытка перехитрить судьбу путем постепен­ных нравственных уступок, уверенность, что все как-то обойдется, неизбежное падение, превращение в убийцу — сами «механизмы» компромисса удивительно схожи в обоих случаях. Схожи — это не использование уже наработанного литературой опыта, а неизбежность совпадений, когда исходная ситуация и герой в ней взяты из одного и того же времени, когда расстановка сил и развитие сюжета определены самой исто­рической реальностью.

Только в «Карателях» персонаж, попада­ющий в хрестоматийную теперь ситуацию нравственного, жизненного выбора, раздвоился, приоткрыв разные грани одного и того же процесса. Это только подчеркнуло, что бывают случаи, когда малейшее за­игрывание с совестью кончается для играю­щих катастрофой, и рассмотрение различ­ных вариантов такого жизненного поведе­ния убеждает в их конечной схожести,

Да, не так уж редко человеку приходит­ся всю жизнь отстаивать самый правиль­ный, самый точный выбор. Нужна целая биография, чтобы личность осуществилась максимально и целостно, однако, случается, достаточно одного рокового решения, чтобы от нее, личности, не осталось и следа.

Истории, подобные истории нечистой па­ры из «Карателей», снова и снова напоми­нают о том, как важна нравственная взы­скательность человека к самому себе.

В «Блокадной книге» Алесь Адамович и Даниил Гранин предприняли благородную попытку — опираясь на документы, живые свидетельства ленинградских «блокадни­ков», показать беспредельность человече­ской стойкости, способности человека к са­моотверженности и добру.

«Каратели» преследуют иную цель. Не забыты примеры людского величия в годы войны, но никуда не уйти и от опаляющего вопроса: что порождало слабость духа, пре­дательство, инстинктивную жажду выжи­вания любой ценой?

Можно сказать, что все персонажи «Ка­рателей» происходят от людей. Что же обу­словило эту чудовищную эволюцию?

Белорусский писатель не ищет простых ответов на эти вопросы и в то же время не боится показаться, банальным. Не всегда нужно иметь головокружительные объясне­ния тому, что элементарно, лежит на по­верхности, понятно при первом же обнаро­довании. Осколки, части могут быть и легко интерпретированы. Автора «Карателей» ин­тересует целое.

И вот с этой точки зрения история Суро­ва и Белого, как бы ни была она серьезна, как бы ни было важно показать губитель­ную для личности власть компромиссов, оказывается всего лишь частностью по отношению к смысловой структуре про­изведения. Новелла (или маленькая по­весть?) нравственного выбора с ее закон­ченностью, традиционной ясностью кон­фликтов и четкостью их решения оказалась включенной в многоступенчатую систему авторских размышлений о действительно­сти. Многое в ней, особенно в мотивиров­ках человеческих поступков, сжато до ко­ротких тезисов — видимо, писатель уверен в нашей, читательской осведомленности о трактовке затронутых проблем в литерату­ре двух предшествующих десятилетий.