Вязниковский самодур - [24]

А до завтрашнего дня приходилось прожить бесконечно длинную ночь. Спать же он не мог. А завтра что? Завтра он пойдет чуть свет к Чаковнину и обсудит все с ним. Может быть, они даже предпримут что-нибудь завтра же вечером.

И долго ворочался Гурлов на узкой и жесткой постели, которую устроил ему Прохор Саввич в своей каморке.

Но молодость и усталость взяли свое, Сергей Алексеевич заснул под утро тяжелым и крепким сном без сновидений.

Наутро разбудил его Прохор Саввич.

Они выпили сбитню с ситником, и Гурлов отправился во флигель по поручению Прохора Саввича, который исправлял парик одному из гостей. Гурлов понес этот парик во флигель, а потом зашел в комнату, где жили Чаковнин и Труворов.

— Ну, господин мой добрый, — встретил его Чаковнин, — главное у нас есть — средства.

— Какие средства? — переспросил Гурлов.

— Деньги, вот они! Никита Игнатьевич пожертвовал нам свой великолепный кафтан, — и Чаковнин показал на лежавший на стуле кафтан Труворова. — Ежели мы продадим его, то хватит и попу заплатить, и там какие расходы нужны будут, на все хватит.

Гурлов поглядел с благодарностью на Труворова и проговорил только:

— Спасибо вам!

Труворов махнул рукою. Он брился пред зеркалом и, казалось, был очень увлечен этим занятием, чтобы не обрезаться.

— Ну, что ж? Вчера виделись? — спросил Чаковнин, знавший о том, что вчера Гурлов должен был причесывать Машу.

— Виделись, — с улыбкой счастья ответил Гурлов.

— Это вы ее причесали так без пудры?

— Нет! Это Прохор Саввич. Это случайно вышло. Мы не поспели.

— Случайно, да хорошо. Ну, вот что, государь мой! Теперь я так намереваюсь поступить: следующий раз, как вы пойдете причесывать ее, вы ее как-нибудь, хотя переодетой, выведите на двор, где обыкновенно стоят кареты, а я уж там буду ждать вас с экипажем, на тройке, все готово будет… Прямо и отвезем вам под венец. Свидетелями венчания буду я, да вот Никита Игнатьевич. Никита Игнатьевич, вы согласны на это, одобряете?

— Мм… мм… — промычал Труворов, подложивший язык под щеку, чтобы выпятить ее.

Гурлов вопросительно посмотрел на Чаковнина.

— Это он одобряет, значит! — успокоительно произнес тот. — А обвенчаетесь — прямо в Петербург. Там, в случае чего, похлопочем… У вас родственники есть где-нибудь?

— Нигде нет.

— Ну, ничего, свет не без добрых людей.

— А вот Прохор Саввич советует подождать, — сказал с усмешкой Гурлов, когда упомянули про добрых людей.

— Странный это человек! — проговорил Чаковнин. — Вчера я подивился на него за ужином…

— А что? — спросил Гурлов.

— Да, вот… — и Чаковнин рассказал о вчерашнем происшествии с кубком.

XXVIII

Князь Гурий Львович проснулся и встал в отвратительном состоянии духа. Разбитый кубок не давал ему покоя. Все было бы хорошо, кабы не этот разбитый кубок!.. И князь с утра искал, к кому бы придраться, и первым пострадал лакей, подавший ему кофе: он был «отослан на конюшню» за то, что чашка криво стояла на подносе.

Каравай-Батынский вплоть до завтрака провел время у себя.

Завтрак тоже не принес ему облегчения, хотя он и старался, по своему обыкновению, отогнать от себя во время еды всякие дурные мысли.

Удалившись снова к себе в кабинет, он попробовал было заснуть, но сон не шел к нему. Князь долго ворочался на софе и наконец совсем поднялся, как раз в тот момент, когда возле дома послышались колокольчики.

Кабинет князя, огромная комната, выходил окнами на три стороны дома: в сад, на главный подъезд и на двор, так что князь мог, не выходя оттуда, наблюдать за тем, что делалось и происходило кругом.

В окно увидел он, как въехали на двор две тройки. Это секретарь вернулся из города и привез с собой судейских.

Князь обрадовался возвращению секретаря. По крайней мере, теперь было кого изводить. Он был почти уверен, что, несмотря на точные, как думал он, указания, данные им относительно Гурлова, секретарь, по своей глупости, не захватил его, — он считал вполне искренне Савельева дураком.

Как только тот подъехал, князь позвонил и велел немедленно позвать к себе секретаря, как тот был, прямо с дороги.

Савельев, знавший все обычаи Каравай-Батынского, сразу почувствовал, к чему идет дело: не избежать ему нового издевательства над собою! Но делать было нечего, надо было идти.

— Что? Не в духах, видно? — спросил только Созонт Яковлевич.

— И не говорите! — махнул рукой камердинер. — С утра бурлит… Кубок вчера разбили…

Савельев быстро направился в кабинет.

— Здравствуйте, Созонт Яковлевич, — встретил его князь с ужимочкой. — Как съездить изволили? Гурлова, конечно, не захватили?

— Нельзя было, ваше сиятельство.

— Нельзя? — крикнул князь, искавший повода излить гнев свой. — Нельзя, когда я тебе дал точные указания? Нельзя потому, что ты — дурак, дурак и больше ничего… Нельзя, когда я тебе ясно написал, что он под видом мужика в город явится?

— Да ведь мало ли мужиков заставу проходит! — сказал секретарь.

— А ты сделай так, чтобы осмотрели каждого. На что ты сюда ко мне судейскую челядь повез?

— На всякий случай, ваше сиятельство.

— На всякий случай? Какой такой случай может быть здесь у меня? Ну, а в городе купил кого следует?

— Все подарки розданы, и теперь будьте покойны, ваше сиятельство.