Вы точно доктор? Истории о сложных пациентах, современной медицине и силе юмора - [27]

…слушай

Пенье дрозда. Повторяет он дважды

Песню свою, чтобы чувствовал каждый,

Что повторить он способен мгновенье

Первого, вольного вдохновенья[83].

Тот самый момент BMJ, 9 августа 1997 г.

В прошлом году мы с друзьями катались на лыжах и познакомились с компанией немцев. Поначалу им с нами нравилось, их сдержанность уравновешивала нашу экстравертность. Однако их отношение постепенно менялось — по мере того, как они осознавали, что встретили вовсе не джойсовских персонажей, как они себе их представляли, а кучку в стельку пьяных шутов.

Существует тонкая грань между любовью и ненавистью, но еще более короткий шаг разделяет развлекающего вас человека и мозгоклюя. Герой может стать ничем в мгновение ока.

Эль Гран Сеньор считался чемпионом, но в тот решающий момент, когда два фарлонга были позади, Пэт Эддери потянулся за хлыстом и… ничего не нашел[84]. Болтливый пациент, который развлекает вас десять минут кряду, пока вы не поймете, что у него биполярное аффективное расстройство. Пациент, который приходит к вам много раз с неспецифическими общими жалобами, пока вас не бросает в холодный пот от мысли, что у него, вероятно, злокачественная опухоль.

К сожалению, этот момент просветления часто остается незамеченным.

Идея, что непрерывный уход должен осуществлять один врач, — среди самых разумных суждений академической общей практики. Когда я был интерном, команда состояла из консультирующего специалиста; старшего ординатора; ординатора, занимающегося научной работой; семейного врача-ассистента, работающего по скользящему графику; семейного врача-ассистента, работающего не по скользящему графику (эти особенно жалкие); двух других интернов и около шестидесяти дофигаллионов студентов-медиков. И при этом никто ничего не знал о пациентах.

Но есть и темная сторона: порой в близких отношениях любая постепенная трансформация ускользает от внимания, из-за чего можно упустить критический момент. Наше представление о времени слишком грубо. Глядя в зеркало каждый день, мы не замечаем, как стареем. И точно так же, когда мы видим пациента часто, для нас остается незримым все, кроме самых очевидных изменений.

Затем наступает тот неизбежный, выводящий из себя день, когда благословенный напарник, или временный заместитель, или врач-консультант окидывает пациента свежим непредвзятым взглядом и говорит: «Эй, у этого парня классический случай. Как это вы пропустили, что у него гипотиреоз/акромегалия/две головы?»

Ну, такое легко пропустить, самодовольные вы ублюдки, придет и ваше время. Вторая голова начинается с крошечной шишки, классически — на правом плече, где обычно сидит попугай. Через две недели она уже немного больше и медленно, годами, растет, пока вы, как Роберт Браунинг (который позавидовал бы вам, ребята), не проснетесь, чтобы «увидеть, встав с постели, влажные ветки на вязах и кленах в маленьких, клейких листочках зеленых»[85], и не осознаете: вторая голова вполне себе созрела и нахально с вами треплется.

И на такой случай простых безболезненных средств нет. Топор должен быть острым как скальпель, иначе придется рубить, рубить, рубить, рубить, как будто вы разделываете свинью. А вторая голова все это время будет уворачиваться и юлить, то крича, то ругаясь, то уламывая или забалтывая вас, то пытаясь убедить, что вы отрубаете не ту голову.

Поэтому, если пациент приходит к вам слишком часто, разумно обратиться за вторым мнением как можно раньше.

В медицине две головы определенно лучше, чем одна.

Я видел сатану, падшего с неба, как молния BMJ, 8 апреля 2000 г.

Недавно меня вызвали к женщине, которая упала в обморок в церкви.

Церковь — хорошее место для чего-то такого, поскольку подразумевает, что человек вел праведную и честную жизнь, да и свидетели лишними не будут. Сомлей вы ночью возле бара, вряд ли любезный наркобарыга подкинет вас до дома. В церковь ходят люди поприличнее, хотя они могут быть более разборчивы в технике дыхания рот в рот, что, пожалуй, не так уж и плохо. Опять же врач в таком случае чувствует себя особенно обязанным приехать, да и в том, чтобы припарковаться на церковной автостоянке, есть что-то достойное. Этот обморок, что логично, никак не связан с греховным поведением.

Я сразу же выехал, но какой-то благодетель уже отвез пациентку в больницу. Правда, вернувшись в приемную, я с мрачным удовлетворением отметил, что вся компания, прихватив пострадавшую, отбыла обратно в церковь.

В конце концов, после гонки по кругу, я вернул-таки пациентку в наш мир. Воодушевленная таким вниманием, она поначалу не хотела воспринимать сердечно-легочную реанимацию, но собралась толпа, и, как сказал Пьер в «Войне и мире», единственное верное счастье — это всеобщее благо. Первостепенное дело — угождать толпе, и сказать, что все в порядке, было бы сродни детумесценции[86]. Ничего не делать — слишком трудная задача, власть опьяняла. Как говорится, посади нищего на коня, он и к самому дьяволу отправится.

Но вместо этого — симфония. Взволнованные охи и ахи, сопровождающие момент, когда я вытаскиваю антишоковое покрывало, как фокусник кролика. Чей-то крик: «Не передвигайте ее!» (и вариантов не остается). Торжествующий лязг дефибриллятора, когда я возношу его нарочито высоко и театрально. Тщетные протесты пациентки: «Я в порядке — нет, правда, я в порядке». Толпа стонет, улюлюкает и раскачивается от удовольствия, и вот подъезжает скорая помощь, и все стоят как кролики, загипнотизированные танцем лисицы.