Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - [61]

Она посмотрела мне в глаза и бросила вызов. Может ли, спросила она, что-то измениться в таком возрасте?

Примерно за год до этого мне позвонил очень уважаемый психиатр, которому было далеко за семьдесят. Он спросил, не смогу ли я поработать с его пациенткой, женщиной лет тридцати, которая собиралась заморозить свои яйцеклетки, находясь в поисках партнера. Он полагал, что этой женщине будет полезна моя консультация, потому что, по его словам, он был недостаточно знаком с тем, как обстоят дела со свиданиями и деторождением у современных тридцатилетних. Теперь я поняла, что он чувствовал. Я не была уверена, что до конца разбираюсь в том, как протекает старение у современных пожилых людей.

Во время учебы мы говорили об уникальных вызовах, с которыми сталкиваются пенсионеры, и все равно этой возрастной группе уделяют очень мало внимания, когда речь идет о душевном здоровье. Для некоторых терапия – это иностранный концепт, вроде DVD-плееров; кроме того, это поколение выросло с уверенностью в том, что они могут «справиться с этим» (чем бы ни было «это») самостоятельно. Другие, живя на пенсию и незначительные сбережения и обращаясь в бесплатные клиники, не чувствуют себя комфортно, когда с ними работают двадцатилетние психотерапевты-интерны. Такие пациенты довольно быстро забрасывают терапию. Некоторые пожилые люди полагают, что их чувства – это нормальная часть старения, и не осознают, что психотерапия может помочь. В результате большинство специалистов видит лишь относительно небольшое число пожилых пациентов в своем кабинете.

При этом жизнь на пенсии занимает значительно большую часть жизни, чем раньше. В отличие от предыдущих поколений шестидесятилетних, их ровесники в XXI веке часто находятся на пике своих знаний, навыков и опыта, но их все еще вытесняют из профессии более молодые сотрудники. Средняя продолжительность жизни в Соединенных Штатах сейчас составляет около восьмидесяти лет, и довольно часто люди живут более девяноста – так что будет с личностью шестидесятилетнего за оставшиеся декады жизни? Со старением приходят и потери: здоровья, рассудка, семьи, друзей, работы и цели.

Но Рита, понимала я, не столкнулась с потерями из-за старения. Скорее так: по мере того как она старела, она начинала осознавать потери, случавшиеся на протяжении всей ее жизни. И вот она ждала второго шанса – шанса, на реализацию которого выделила лишь год. С ее точки зрения, она потеряла уже столько всего, что больше ничего не осталось.

С этой частью я тоже была согласна – по большей части. Оставались еще здоровье и красота. Высокая и стройная, с большими зелеными глазами, высокими скулами и лишь парой седых прядей в натурально-рыжих волосах, Рита словно выиграла в генетическую лотерею: у нее было сложение сорокалетней. (Приходя в ужас от перспективы прожить столько же, сколько ее мать, и постепенно расходуя свои пенсионные накопления, она отказывалась платить за «современный налог на красоту» – эвфемизм для ботокса.) Она каждое утро ходила в спортзал, «просто чтобы была причина подняться с постели». Ее лечащий врач, направивший ее ко мне, говорил, что она «одна из самых здоровых людей, что я видел».

Но по всем другим параметрам Рита казалась мертвой, безжизненной. Даже ее движения были вялыми, она подходила к дивану, словно в замедленной съемке – это признак депрессии, известный как психомоторная ретардация. (Эта замедленная координация работы мозга и тела также объясняет, почему я никак не могла поймать коробку с салфетками в кабинете Уэнделла.)

Часто в самом начале работы с пациентом я прошу его рассказать о прошедших двадцати четырех часах как можно детальнее. Так я получаю представление о текущем положении дел: об уровне вовлеченности в жизнь, чувстве принадлежности к какой-то группе, количестве людей в их жизни, чувстве ответственности и возможных стрессовых факторах, характере отношений и привычном распорядке дня. Это показывает, что большинство из нас даже не задумывается о том, как мы обычно проводим время и что делаем весь день, пока не решит вспомнить его час за часом и произнести все вслух.

Вот как проходили дни Риты: рано встать («Менопауза разрушила мой сон»), съездить в спортзал. Вернуться домой, позавтракать под передачу «Доброе утро, Америка». Порисовать или вздремнуть. Пообедать за чтением газеты. Порисовать или вздремнуть. Разогреть что-то из полуфабрикатов («Зачем стараться и готовить на одного человека?»), посидеть на крыльце («Мне нравится смотреть на малышей и щенков, которых люди выгуливают на закате»), посмотреть «всякий шлак» по телевизору, лечь спать.

Казалось, Рита почти не контактирует с другими людьми. В течение многих дней она могла вообще ни с кем не заговорить. Но больше всего в ее жизни меня поразило не то, насколько она одинока, а то, что почти все, что она говорила или делала, рисовало в моей голове образ смерти. Как писал Эндрю Соломон в своей книге «Демон полуденный»: «Противоположность депрессии – не счастье, а жизненные силы».

Жизненные силы. Да, депрессия у Риты была всю жизнь, и ей трудно пришлось, но я не согласна, что нашим фокусом должно быть ее прошлое. Даже если бы она не поставила себе дедлайн на семидесятилетие, был другой конечный срок, которого никому не избежать: мы все смертны. Как и с Джулией, я гадала, как проводить наши сеансы психотерапии. Может, ей просто нужен был кто-то, с кем можно поговорить, облегчить боль и одиночество? Или же она хотела понять собственную роль в их появлении? Был еще вопрос, с которым я сражалась в офисе Уэнделла: что принять и что изменить в собственной жизни. Но я была на двадцать лет моложе Риты. Не поздно ли было для нее меняться – можно ли с этим вообще «опоздать»? И какой эмоциональный дискомфорт она готова перенести, чтобы понять это? Я думала о том, что сожаление может сработать одним из двух способов: приковать к прошлому или послужить движителем перемен.