Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - [108]

Я думаю о том, что в мире нет ничего подобного шуткам с моим отцом. Думаю о том, что он разбирается практически во всем, что он сильно любит меня, что он очень добр – не только ко мне, но ко всем. Первое, что люди говорят о моем отце – не то, как он умен или остроумен, хотя все это тоже подходит. Первое, что они говорят: «Он такой милый».

Я рассказываю Уэнделлу о случае, когда я уехала в колледж на Восточном побережье, но скучала по дому и не знала, хочу ли я там остаться. Мой отец услышал боль в моем голосе, сел в самолет и пролетел почти пять тысяч километров, чтобы посидеть вместе со мной на парковой скамье неподалеку от общежития в холодный зимний день и просто выслушать. Он провел со мной еще два дня, мне стало лучше, и он улетел домой. Я не вспоминала об этом годами.

Я также вспоминаю, что случилось в прошлые выходные, сразу после баскетбольного матча моего сына. Когда мальчики убежали праздновать победу, мой отец отвел меня в сторону и сказал, что накануне он был на похоронах своего друга. После похорон он подошел к дочери друга, которой слегка за тридцать, и сказал: «Твой отец так гордился тобой. Каждый раз, когда мы разговаривали, он говорил: “Я так горжусь Кристиной”. И рассказывал мне, как ты поживаешь».

Это было правдой, но Кристина была потрясена.

«Он никогда не говорил мне этого», – сказала она, заливаясь слезами. Мой отец был в шоке, пока вдруг не понял, что и сам не уверен: говорил ли он мне, как ко мне относится? Делал ли он это вообще – или в достаточном объеме?

– Так что, – сказал мой отец около спортзала, – я хочу знать наверняка, что я говорил тебе, как горжусь тобой. Я хочу быть уверенным, что ты это знаешь.

Он очень смущенно говорил это, явно чувствуя себя некомфортно от такого рода общения: обычно он выслушивал других, но держал свой эмоциональный мир при себе.

– Я знаю, – сказала я, потому что отец выказывал свою гордость за меня многочисленными способами, хотя я не всегда слушала его так хорошо, как стоило бы. Но в тот день я не могла не расслышать подтекст: я умру, скорее раньше, чем позже. Мы стояли там вдвоем, обнявшись и плача, пока люди, проходившие мимо, старались не глазеть, потому что мы оба знали, что это было началом прощания отца.

– Ваши глаза открываются, а его начинают закрываться, – говорит сейчас Уэнделл, и я думаю о том, какая это горькая правда. Мое пробуждение случилось вовремя.

– Я так рада, что у нас еще есть время и что оно может стать настолько осмысленным, – говорю я. – Я бы не хотела, чтобы в какой-то момент он внезапно умер, а я поняла, что уже слишком поздно, что я ждала слишком долго, чтобы по-настоящему увидеть друг друга.

Уэнделл кивает, а меня начинает подташнивать. Внезапно я вспоминаю, что отец Уэнделла очень неожиданно умер десять лет назад. Во время своих Гугл-раскопок я нашла некролог, прочитав историю его смерти в интервью матери Уэнделла. Отец Уэнделла, казалось, был совершенно здоров, когда упал без сознания за ужином. Я думаю, мои разговоры об отце могут быть болезненными для Уэнделла. Еще я переживаю, что если скажу больше, то дам понять, как много я знаю. Так что я отступаю, игнорируя тот факт, что психотерапевтов учат слышать то, что пациенты не говорят.

Через несколько недель Уэнделл говорит, что на последней паре сессий я, кажется, обсуждаю не все, что мне хочется – с тех пор, добавляет он, как я отправила ему цитату Виктора Франкла, а он упомянул свою жену. Ему хотелось бы знать (что бы мы, психотерапевты, делали без фразы «хотелось бы знать», касаясь чувствительных тем?), как комментарий о жене повлиял на меня.

– Я как-то не думала об этом, – говорю я. Это правда: я была сосредоточена на том, чтобы утаить свои интернет-раскопки.

Я смотрю на свои ноги, потом на ноги Уэнделла. Сегодня на нем носки в бело-голубую полоску. Вскинув голову, я вижу, что Уэнделл смотрит на меня, приподняв правую бровь.

И до меня доходит, на что он намекает. Он думает, что я ревную его к жене, что я хочу, чтобы он полностью принадлежал мне! Это называется «романтический перенос» – обычная реакция пациентки на своего психотерапевта. Но идея, что я втрескалась в Уэнделла, поражает меня своей смехотворностью.

Я смотрю на Уэнделла, на его бежевый кардиган, хаки и броские носки, пока его зеленые глаза смотрят на меня. На секунду я задумываюсь, каково быть его женой. На одном из найденных мной фото они с женой были на благотворительном мероприятии – рука об руку, в вечерних нарядах, Уэнделл улыбался на камеру, а жена смотрела на него с обожанием. Я помню вспыхнувшую тень зависти – не потому, что я ревновала его к жене, а потому, что у них были те отношения, о которых я тоже мечтала, просто с кем-то другим. Но чем больше я буду отрицать романтический перенос, тем меньше Уэнделл мне поверит. Леди не должна сопротивляться слишком активно.

До конца сессии осталось около двадцати минут – даже будучи пациентом я чувствую течение времени – и я знаю, что этот фасад не продержится долго. Остается сделать только одно.

– Я гуглила вас, – говорю я, глядя в сторону. – Я перестала следить за Бойфрендом, но в итоге начала искать информацию о вас. Когда вы упомянули жену, я уже о ней знала. И ваша мама… – Я делаю паузу, особенно огорченная этой частью. – Я прочла то длинное интервью с вашей мамой.