Ввод в строй - [5]

"Митя! Я, инженер Дегтярев, сослуживец и друг Вашего отца, принужден сообщить Вам, что в ночь на шестое ноября Федор Николаевич скончался совершенно неожиданно для всех нас. Последнее время он чувствовал себя в общем хорошо, и, казалось, ни о каком несчастье думать не приходилось. Правда, он говорил, что ему тяжело ходить в шубе и не хватает воздуха, но тем не менее продолжал работать в Управлении, а дома был, как всегда, интереснейшим собеседником.

Днем нас с ним пригласил один из наших сослуживцев к себе, но Федор Николаевич отказался из-за дальности расстояния и решил провести вечер у своего старого знакомого еще по прокладке Транссибирской железной дороги, осевшего с тех пор здесь, доктора В. А. Гейера. Там Федор Николаевич пробыл до одиннадцати и вернулся, когда я уже был дома. Войдя в квартиру, Федор Николаевич поговорил с нашей квартирной хозяйкой, с обычной приветливостью справившись о ее здоровье. Затем, войдя в нашу комнату, стал делиться со мной впечатлениями, одновременно начал раздеваться. Сказал, что очень приятно провел вечер у Гейера, вкратце передал разговор, даже перечислил, чем его там угощали. Но беседовали мы недолго. Федор Николаевич заметил, что, несмотря на близкое расстояние, все. же устал, ему трудно дышалось на улице. В это время он уже снял пальто и галоши, но остался в шапке, присел на свою кровать, а затем опустил голову на руку и замолк. Я подумал, что Федор Николаевич хочет отдохнуть, прежде чем окончательно лечь в постель. Вдруг он упал и как-то страшно и тихо захрипел. Я подбежал к нему и спросил, как он себя чувствует. Но он лежал безо всякого движения и на мой вопрос не ответил. Я подумал, что у него обморок, и позвал на помощь нашего квартирного хозяина. Мы дали Федору Николаевичу понюхать нашатырный спирт, но он продолжал лежать неподвижно. Я попробовал пульс - он бился, пожалуй, чаще нормального, однако минуту спустя я уже не смог его прощупать.

Чувствуя, что мы не можем принести пользы, я побежал к доктору Гейеру. Он сразу же пришел, осмотрел Федора Николаевича и, к нашему общему горю, констатировал смерть. По заключению Гейера и городского участкового врача, она последовала от кровоизлияния в мозг. Время смерти - около половины двенадцатого ночи шестого ноября.

Следующий день я потратил на разные хлопоты и формальности, связанные с погребением, в чем мне помогали сотрудники Управления. Восьмого ноября тело Федора Николаевича было перенесено в Управление, и девятого ноября в четыре часа вечера мы похоронили Федора Николаевича на Первом Благовещенском кладбище с правой стороны в первом разряде.

Гроб несли на руках. Было много цветов, шел оркестр - он играл не только траурный марш Шопена, но и некоторые любимые вещи Федора Николаевича. Несмотря на сильный мороз, Вашего отца провожали все сотрудники Управления. На могиле я рассказал собравшимся, какого ценного работника и какого милого человека мы потеряли. Пользуюсь случаем выразить Вам свое сочувствие. Вы утратили отца-это невосполнимо.

Но-и я многого лишился. Давно знал, любил и уважал Федора Николаевича. Был очень рад, что судьба столкнула нас на Дальнем Востоке, к которому мы оба всегда были неравнодушны. Оказалось, столкнула только для того, чтобы отнять его у нас навечно. Да, я хорошо понимаю, как Вам должно быть тяжело, и полностью разделяю Ваше горе".

Митя машинально засунул письмо в планшет под карту. И тотчас к его самолету подошел Виктор Левшии, спросил:

- Ты что это кислый? Не заболел?

- Нет.

- Ну так повторяю задачу: взлет, полет в зону номер пять для выполнения семнадцатого упражнения с последующим проходом через третью полосу полигона и посадкой на своем аэродроме.

Митя, как положено, в свою очередь повторил содержание задания.

Вокруг винта па мгновенье вспыхнуло в лучах солнца радужное сияние. И сразу пропало-миллионы снежинок, поднятых было с пушистой шкурки пороши внезапно заработавшим пропеллером, понесло воздушным потоком вдоль фюзеляжа "ишачка" под хвостовое оперение.

Наверно, метельные струи уже прорывают сзади самолета маленькие выемки в свежевыпавшем снегу. А впереди лишь ровное белое поле да торчит, закрывая его добрую половину, круглое темное кольцо моторного капота. И на аэродроме не видно никаких следов от самолетных лыж-Митя будет взлетать первым. Только еще раз опробует мотор...

Самолет вдруг затрясло, двигатель зловеще чихнул.

Мелькнуло: опережение зажигания! И левой рукой Митя подвинул голубоватый рычаг. Мотор перестало знобить, он заработал мощно, уверенно. Однако Митя особенно придирчиво продолжал его прослушивать, меняя режимы то резко, то плавно. Знал, что все время думает об отце, и не хотел по рассеянности допустить какую-нибудь ошибку. Наконец перевел двигатель на малые обороты, выбросил руки по обе стороны кабины...

Техник с мотористом сразу же нырнули под крылья "ишачка", убрали тормозные колодки от носков лыж и снова вернулись к консолям крыльев. Надо было еще немного покачать самолет, чтобы освободить полозья лыж, похожих скорее на сигарообразные поплавки гидропланов, - могли ведь примерзнуть, пока опробовался мотор.