Вверх по Ориноко - [8]

Из долгих бесед с ним она не только узнала о существовании итальянского святого, но и почерпнула немало сведений о тех местах, по которым ей предстояло путешествовать, выслушала рассказы о льяносах, саванне, пограничной полосе с Колумбией, спекулянтах, контрабандистах, южных индейцах, о бразильских авантюристах, которые тайными тропами в джунглях выносят венесуэльское золото, о границах с Гайаной, корсарах и пиратах, которые в былые времена властвовали в Карибском море от Венесуэлы до Флориды, о жестокости их и невероятных странствиях, на которые они отваживались; говорил он и о независимости, о Боливаре, патерналистской буржуазии, иностранном влиянии и мечте, великой огненно-красной мечте революции, об объединении в одну страну гигантского материка, от льдов Антарктики до мексиканских пустынь, мираже, расстрелянном пулями империализма, который запретил о нем даже мечтать, а эта мечта, как и сам Илия, родилась и росла под барабанный гром стачек, диктатур, репрессий и государственных переворотов. Рассказы цеплялись один за другой без всякой логики, по прихоти и настроению рассказчика, по воле книги, которую он взял в руки и перелистывал в поисках более точных сведений, дат, имен; романов, с которыми он хотел ее познакомить, писателей и поэтов, которых обожал или ненавидел. Рассказы книжника заворожили ее — страсть даже больше эрудиции, — и она стала той внимательной, заинтересованной и почти что невежественной слушательницей, о которой он мог только мечтать.

И вот каждый день поутру она с радостью приходила в книжный магазин, хоть и чувствовала укрываемое потоком слов мужское желание, замечала взгляды, обращенные на ее грудь и бедра, когда вставала со своего места, поэтому держалась настороже, чтобы не поддаться соблазну, не дать себя загипнотизировать этому все же очень привлекательному, элегантному человеку с ласковым лицом, длинными холеными пальцами, чарующей улыбкой, хорошо поставленным голосом. Мешала ей вовсе не разница в годах, мешали не оставлявшие ее призраки и душевный надрыв, но вполне возможно, задержись она в городе подольше, ее бы заворожила нежность и красивые руки седеющего интеллектуала, слишком серьезного, чтобы не быть чудаком. И теперь, когда пароход, похоже, готов был наконец отделиться от причала, она, лежа в одиночестве у себя в каюте, может быть, все-таки пожалела о несвершившемся. Конечно, только ее беззащитность, обострившаяся из-за отплытия в неведомое, только она ностальгически преувеличила обаяние Илии, владельца книжного магазина.

Так не лучше ли оставить бесплодные сожаления и подняться на палубу, посмотреть, как будет отплывать пароход, полюбоваться всегда притягательным зрелищем ночного, сияющего огнями города, постепенно скрывающегося из глаз? Ливень кончился, и большинство пассажиров уже стояли на корме, опершись на борт локтями; загремели тяжелые якорные цепи, и пароход — две палубы, сто футов металлической, местами ржавой поверхности, — мягко отчалил от пристани под громкое урчанье моторов.

Она все ждала, что вот-вот в речном тумане протрубит гудок, возвещая отплытие, но, видно, это плавание (она не знала, как обычно называют путешествие по реке — наверное, тоже плаванием?) было не таким уж важным событием: никто не махал платками с пристани, и ни один пассажир не зааплодировал, когда судно отделилось от пирса. А сколько здесь вообще пассажиров? Человек двадцать, не больше, и все в основном молчат. Только детишки, сидя на руках у матерей, радуются отплытию, тычут пальчиком в подъемные краны, грузовики, лодки, что теснятся в порту. Пароход медленно движется по фарватеру, и город светится в ночи рядами ярких огней, но вот судно развернулось на юго-восток, и с неожиданной для себя ребяческой радостью она принялась считать огоньки на тающем берегу.

Глава 11

У меня возникло ощущение (рожденное, вне всякого сомнения, чувством вины), что я и сам гибну от болезни, но не Вертгеймера, а Вертера (по сути, они сродни друг другу). Сидя за столом напротив жены, в уютном покое привычного, я ловлю себя на том, что томлюсь и тяжко вздыхаю, уставившись в тарелку с супом; среди ночи вскакиваю с кровати, очнувшись от слишком явственного сна, стараюсь уничтожить его последствия и думаю: Ода проницательна, она не может не заметить, что со мной творится. Я целую Оду с особой нежностью утром и вечером, говорю: жаль, мы так заняты, у нас совсем нет времени, чтобы побыть вдвоем; я расспрашиваю ее о новостях на работе, о пациентах; с холодной головой и сердцем притворяюсь любящим мужем, и мне легко, так легко дается страсть, потому что вдохновение я черпаю совсем из другого источника, другое лицо, тело, голос неотступно со мной, и они помогают мне казаться и быть безупречным мужем, жадным любовником.

Но потом меня точат угрызения совести. Кризис пятидесятилетнего, говорю я себе, ты должен все объяснить Оде, она внимательно тебя выслушает и сумеет помочь… Но я не могу. Не могу, потому что не хочу расставаться со своей страстью, мысль, что я назову ее имя, что моя мечта будет разрушена, приводит меня в ужас. Нет, пока у меня есть надежда, пусть ничтожная, что в какой-то миг она растрогается, смягчится, поддастся моему страстному желанию, если (хотя я не готов к каким бы то ни было последствиям) я проведу с ней не день, а ночь, — меня начинает колотить дрожь, только я себе представлю, что я у нее, с ней, в ней — и я согласен на симуляцию, на притворство, они того стоят. С каждым днем я все с большей охотой соглашаюсь на слепоту. Она захочет, говорю я себе. В один прекрасный день (я, конечно, не решаюсь произнести это вслух) она примет меня. Я таюсь за завесой чувств, но хочу всем своим существом, жадно, безудержно ее тела, губ, грудей, ее женского естества. В снах я вижу только ее — покорной, обнаженной или полураздетой, все, в чем я не смею признаться днем, преследует меня ночью, иной раз я даже воображаю себе, и не всегда во сне, что утешаю ее на похоронах Юрия. Да, я хочу, чтобы его не стало, и представляю себе, что мы с ней уезжаем вместе, я увожу ее, прихожу к ней с двумя билетами на Антильские острова. Я хотел увезти ее в страну, родную для нас обоих, она не знает ее, вернее, знает только из книг, которые я приносил ей, которые в самом начале через Юрия приблизили меня к ней.