Вверх по Ориноко - [34]

Полиция и пожарные приехали одновременно, спросили, что случилось, но я ничего не мог сказать, ни что, ни как, дело кончилось тем, что они взломали дверь коротким металлическим стержнем, я и не видел такого инструмента, и тогда, сам не знаю почему, я сказал, что я врач и что Юрий тоже врач.

Хотя при чем тут медицина? Они устремились внутрь, первыми ринулись пожарные; соседи вышли на лестничную клетку, они и вовсе не могли взять в толк, что тут творится, я тоже вошел в квартиру. Жоана лежала на диване, очень бледная, с закрытыми глазами, пожарный пропустил меня, она дышала, да, дышала, но я сразу понял, что дышит она слишком медленно, и под носом у нее краснела маленькая капелька крови. Я осторожно приподнял ее, изо рта вытекла тоненькая красная струйка, из носа тоже, на затылке обнаружилась большая мягкая гематома, я приподнял веко, отсутствовали характерные подергивания, глазное яблоко медленно плыло вниз, потом вверх, расширенные зрачки не реагировали на лампу пожарного, немедленно в больницу, сказал я, быстрее, быстрее, и они быстро-быстро взяли и унесли ее. Юрий спал на ковре, он был смертельно пьян, полицейскому удалось растолкать его, глаза у него сразу наполнились слезами, он плакал и что-то бормотал, мне было не до него, я побежал за пожарными, и они посадили меня рядом с Жоаной в свою машину, я не отнимал руки от ее пульса и осторожно поглаживал нежную кожу.

Держал и не отпускал ее, а она дышала все медленнее, пожарный смотрел на меня с состраданием, и вот, ирония судьбы, случайность больничной географии — когда дверцы фургончика открылись, я узнал въезд в приемный покой нашей больницы, и мне даже не пришло в голову спросить, куда ее понесут. Санитар с носилками смотрел на меня с молчаливым недоумением, я же его знаю, думал он, с чего вдруг он вылезает из пожарной машины в такой неурочный час, в обычном костюме, а не в белом халате, да на нем лица нет, быстрее, быстрее, я ничего не говорил, я кусал себе губы, не может быть, чтобы мы оказались здесь, наш вестибюль, наш коридор, интерн тоже посмотрел на меня с недоумением, он ждал, что я что-нибудь ему скажу, трещина в черепе, сказал я, гематома, он посмотрел на Жоану, похоже, он не был с ней знаком, ну что ж, тем лучше. Они унесли носилки. Ночь, всюду мертвая тишина, я пошел и переоделся, бездумно, по привычке, я не мог находиться в больнице без халата, делать мне сейчас было нечего, я взял телефон и набрал отделение неврологии, на часах было три часа тридцать минут.

В четыре кончили радиологическое обследование. Сделали пункцию; поместили на установку искусственного дыхания, аре-активная кома, сказал мне невролог, пока без улучшений, но не все еще потеряно.

Я пошел посмотреть на нее. В боксе я был один.

Я взял ее за руку, улыбнулся ей, заговорил, постоял возле нее минутку и снова спустился в приемный покой.

Там ждали полицейские.

Юрий был с ними.

Полицейские хотели поговорить с врачом, который осматривал Жоану и дал медицинское заключение. Я сказал: черепная трещина в результате падения; скорее всего, она ударилась о край журнального столика. Пожарные вам подтвердят. Вы там тоже были, видели столик. Никаких следов борьбы или ударов, она сама прилегла на диван, а потом потеряла сознание. Юрий был бледен как смерть. Смотрел широко открытыми глазами и ничего не говорил. Время от времени он обводил глазами стены больничного покоя. Но, похоже, ничего не видел. Я рассказал о телефонном звонке. Юрий уже был мертвецки пьян и спал на полу, солгал я, поэтому она позвонила мне. Юрий по-прежнему был в отключке.

Полицейский старательно записывал все, что я говорю. Месье сказал, заговорил полицейский, показав на Юрия, что они поссорились и что он ничего толком не помнит. Она, очевидно, пыталась устроить его поудобнее, когда он заснул на полу, сказал я, потянула его и упала.

Юрий, глядя все теми же безумными, слепыми глазами, согнулся пополам и опустился на плиточный пол приемного покоя, лежал свернувшись и глухо стонал, похожий на большую собаку.

Глава 30

Извивы, перекаты, откаты, запутывается, растекается Ориноко. Где исток, где тихая пристань в пустыне устьевой низменности? В Санто-Томе, в Гвиане? Или в Пуэрто-Ордасе? Длинные рудовозы медленно продвигаются по ней, словно по морю, по Большой реке сплавляют и бревна, выковыривают алмазы из ее берегов, вымывают золото из песчаных наносов, паромы перевозят через нее людей, скот и вещи, баркасы поднимаются к ее верховьям, и все, что плывет, плывет словно бы по морю грязи, которой стал пот, выделенный зеленой равнинной порослью, эта поросль иной раз расступается, освобождая место для завода или насосной станции, для деревни с хижинами, облепившими понтон, к которому причаливают «Генерал Трухильо», «Боливар» и «Санта Мария», если идут дожди и прибавилось воды.

На юг от Пуэрто-Аякучо тянется нескончаемая загадка Амазонии, стремнины, водопады в скалах, болотистая равнина — повезет тому, кто сообразит, куда его занесло, в какой рукав реки, в какую страну, на какую реку — Инириду, Гвавиаре, Атабапо?

Города становятся стойбищами, постоянно идет дождь, небо всегда серое, и только те, кто умеет читать по передвижениям птиц или комаров, догадываются, что они добрались почти до экватора. Если и есть здесь кто-то еще кроме кайманов, редких измученных авантюристов да горстки солдат-пограничников в крошечных поселках, источенных водой и скукой, то разве что призраки касиков в ореоле золотой взвеси.