Введение в философию. Сочинение… Карпова - [2]

, и не может иметь никакого влияния на ее ход. Г-н Карпов думает об этом несколько иначе: для него введение имеет гораздо более важности. Философии, – думает он, – грозят две противоположные опасности: потеряться в раздроблении взглядов и, вместо всякого результата, дойти до скептицизма и неверия или заключиться в догмат, цепенящий ум, убивающий его силы, мертвящий его деятельность. Между этими крайностями бесконечного дробления и строгого догматизма философии, – говорит он, – всего лучше золотая средина – введение. Это очень темно и странно. Не знаем, вследствие ли этого самого соображения или каких-нибудь других, не изложенных здесь, – автор возлагает на введение обязанность говорить о следующих предметах: 1) о предмете философии, 2) о ее методе, 3) о ее начале; потом 4) этими элементами (?) оно должно определить свою науку, 5) указать на цель, 6) пользу и, наконец, 7) изложить чертеж системы философских наук. Смеем думать, что все эти предметы лежат внутри самой философии; вне же философии можно о них толковать сколько угодно, рассуждать вдоль и поперек, и никак нельзя зацепить самого дела; и уж наперед надобно отказаться от всякой наукословности (термин, составленный самим автором для означения немецкого Wissenschaftlichkeit[1]). Существование философии доказывает недостаточность всех нефилософских точек зрения в познавании, и если к ней должно обращаться за последним решением всех вопросов, то тем менее все вопросы о ней самой могут быть рассматриваемы с точки зрения нефилософской; философская же точка зрения может быть найдена только тогда, когда найдено начало философии, и если философия начинается во введении, то введение перестает быть введением и входит внутрь науки. Притом самый смысл вопросов может быть определен только в философии, вне которой слова: цель, предмет, метода и проч. всячески могут быть определяемы сознанием; только свободное развитие абсолютного философского начала в силах дать им истинное и непреложное содержание.

Вот причина, почему, несмотря на добросовестные намерения автора разрешить заданные вопросы, введение оставляет их смысл в прежней неопределенности. Как, например, определил он предмет философии? – «Самопознание и исследование всего в целом, как одного бытия, полного разнообразной жизни и деятельности, то есть исследование мира метафизического, поколику является он сверхчувственным и мыслимым». Все это очень хорошо, но поясняет ли хоть сколько-нибудь дело? Что такое самопознание? бытие? мир метафизический? И доказательство того, как трудно говорить о таких предметах вне философии, заключается в том, что сам автор этому общему определению, справедливому в своей отвлеченной общности, дает слишком скудное содержание, и вследствие этого он так несправедливо понял философию, так стеснил ее пределы, что, вместо живого духа ее, получил мертвую психологию. В самом деле так: не взвесив того, что содержится в понятии самопознания, он понял его совершенно антифилософски, как познание души. Психология есть для него самая существенная философская наука, а рассуждение об уме, воле и сердце – главное ее содержание. Все области духа, по его мнению, должны быть изучаемы с психологической точки зрения; так, например, искусство должно идти не от понятия, не от существа своего, а от человеческого сердца. – Метафизическое, по мнению автора, есть нечто среднее между духовным и физическим, – а духовное, единственно истинное содержание философии, объявляется для нее недоступным: это что-то неизменное, бесформенное (странно!), ни нумен, ни феномен{4}. Метафизическое, по автору, выше физического и ниже духовного, но входит в область человеческого бытия со стороны обоих начал и, воспроизведенное в новый ряд существ, является сверхчувственным и отражает в себе те самые начала, из которых оно развилось. Метафизическое (в смысле автора) снова приводит нас к психологии и снова разлучает нас с истинною философией).

Но, не соглашаясь решительно с автором в основании, мы обязаны отдать ему справедливость: он искусно владеет своею мыслию и обличает в себе зрелого наставника; в книге его рассеяно много отдельных мыслей, прекрасных и истинных; на всем лежит печать возмужалой обдуманности. Язык его правилен, слог чист, литературен и читается с удовольствием; философские термины употребляются им везде отчетливо и с знанием дела, и мы приглашаем ожесточенных ругателей нашего журнала заглянуть в книгу г. Карпова, чтобы убедиться в том, что напугавшие их слова не нашего изобретения, а принадлежат науке, и что только их собственное, наивное невежество виновато в том, что эти утвержденные в философском языке термины показались им непонятными и странными.