Введение в философию - [54]
Но можно также сказать, – и это, быть может, наилучшая форма представления этих вещей, – бессознательное не есть нечто абсолютно-бессознательное, а только лишь менее сознательное, – может быть, сознательное, пониженное до полной незаметности. Ведь во всяком случае мы должны будем прийти к допущению количественных различий в сознании. Два явления воспринимаются одновременно; я с напряженным вниманием слежу за призовыми скачками и одновременно с этим замечаю игру мух в воздухе; без сомнения, на долю восприятий, относящихся к первому явлению, выпадает большая напряженность сознания. И точно так же существуют различные степени бессознательности, если можно так выразиться. Происшествие, живо возбуждавшее меня четверть часа тому назад, теперь не существует более в моем сознании; я думаю о других вещах; однако оно продолжает еще действовать в том настроении, которое оно возбудило, и при помощи какой-нибудь ассоциации моментально снова вызывается в сознание. Оно не сознается более, однако же и не так бессознательно, как, например, событие, происшедшее со мной за четверть года или за год тому назад, о котором я едва-едва вспоминаю, с трудом и лишь очень неопределенно, или же и совсем не припоминаю более. К этому можно было бы еще добавить, что интенсивность сознания неодинакова не только для отдельных элементов, а обнаруживает также колебания и в целом; в душевной жизни сменяются мгновения ясного и широкого сознания с моментами сознания смутного и узкого. Происходят ежедневные колебания, соотвественно растительным процессам. К ним присоединяются колебания, сопровождающие общее развитие жизни. Начиная с минимума в начале жизни, сознание поднимается до максимума, достигаемого около времени полной телесной зрелости, затем начинает понижаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Согласно с этим мы можем теперь сказать: бессознательное не есть нечто такое, что вовсе не существует для сознания; оно есть лишь менее сознательное, нисходящее в своих различных градациях до полной незаметности и неуследимости. Душевная жизнь образуется из совокупности сознательных и бессознательных элементов. В каждое мгновение явления в сознании определяются совокупным действием всех элементов, начиная с наиболее сознаваемых и кончая совершенно забытыми, которые, однако, поскольку они определили собой общий строй душевной жизни, не сделались совсем недеятельными и недействительными.
Если бы, однако, какой-нибудь физиолог нашел трудности в физиологической конструкции такого представления, предполагая, что сознание, как сопровождающее явление, может наступать лишь в том случае, когда происходят возбуждения клеток мозга, что покоящиеся расположения не могут быть носителями явлений сознания, как бы пониженными ни представляли их себе, то я на это сказал бы: ничто ведь и не мешает думать, что все клетки мозговой коры находятся в постоянной деятельности. Даже к такому именно представлению приводят нас все возможные соображения. На ганглиозную клетку надо ведь, без сомнения, смотреть не как на покоящийся атом, а как на носительницу системы разнообразнейших, никогда не успокаивающихся внутренних движений; постоянно происходят разложения и новообразования, постоянное взаимодействие с ближайшей и более отдаленной окружающей средой; в каждой деятельности проявляется внутреннее строение и расположение клетки. В таком случае пониженной деятельности соответствовала бы более низкая степень сознания. Мне хотелось бы думать, что для физиолога такой образ представления должен бы собственно быть вполне подходящим. Для него скорее было бы трудно представить обратное, а именно, что только некоторые немногие элементы являются психически действительными. Если физиологические явления в мозговой коре сопровождаются вообще психическими процессами, то мы должны ведь ждать в высшей степени сложной игры их, а не просто лишь тех немногих явлений, которые составляют тоненькую «нить представлений» психологов. Или в самом деле в каждый момент возбуждаются и находятся в деятельности только некоторые, немногие клетки, а остальные в то время лежат праздно, без внутренней деятельности, как песчинки на берегу? А если последнее немыслимо, то почему же их возбуждение должно оставаться вообще бесплодным с психической стороны?
Однако непринужденное размышление не оставляет никакого сомнения насчет того, что в действительности душевная жизнь в каждый данный момент обнаруживает в высшей степени разнообразную и сложную игру более или менее сознательных явлений, а не тот скудный одночленный ряд, какой только допускают, согласно с мнением некоторых психологов, «узкие пределы сознания». Я сижу в театре и слежу за представлением пьесы. Многочисленные ряды психических процессов разыгрываются друг возле друга, выступая в сознании с большей или меньшей силой. Я получаю слуховые ощущения; они следуют длинным рядом; из них наиболее выделяются те, которые я воспринимаю как речи актеров и превращаю в представления и мысли; однако же я слышу, между прочим, и шаги по сцене, шум платья, движения – мои собственные и моих соседей. Одновременно с этим проходит столь же сложный ряд зрительных восприятий: я обозреваю всю сцену с ее декорациями и отделкой; я вижу движения и игру мимики актеров; прямо передо мной видны головы и шляпы сидящих впереди меня соседей; и этих последних я вижу настолько, насколько мне бросается в глаза каждое более сильное движение их. Оба эти ряда проходят один возле другого – не так, чтобы члены одного, перемежаясь, сменялись членами другого, а так, что каждый ряд является сам по себе беспрерывным, хотя в сознании получают перевес то определенные члены одного ряда, то – члены другого. На фоне обоих этих рядов образуется главный ряд, обладающий наибольшим сознанием и наиболее глубоко запечатлевающийся, – ряд представлений, относящихся к самой драме с ее действиями и характерами. В каждое данное мгновение центральный пункт занимает группа представлений, возбуждаемых только что услышанными монологами и диалогами. Но в сознании находится не просто слово или предложение, только что произнесенное, но – с постепенно уменьшающейся силой – и все предшествовавшее; отдельное слово или отдельное предложение, как таковое, не имеет ведь решительно никакого определенного смысла, – оно понимается лишь благодаря тому, что воспринимается как часть данного целого, как выражение такого-то лица, при таком-то случае, перед таким-то другим определенным лицом; сознание, которое могло бы охватывать одновременно только «одно представление» вообще было бы неспособно понимать какую-нибудь речь, а тем более пьесу. В одно и то же время в моем сознании находятся чувства самого разнообразного рода: чувства напряженного интереса или скуки, уважения или пренебрежения, эстетического наслаждения или неудовольствия; и все эти чувства не втиснуты между членами рядов восприятий и представлений, а образуют собою свою собственную связь, заявляющую себя в сознании то сильнее, то слабее. Наконец, постоянный фон этой игры сознательных явлений образует масса ощущений прикосновения и движения, посредством которых я узнаю о положении, месте и движении моего тела и его частей; они сопровождаются не менее громадной массой общих чувств, которые в отдельности хотя и не доходят до сознания, однако в их совокупности, как общее чувство или жизненное настроение, дают ту подкладку, на которой разыгрывается целый мир чувств: усталость и слабость или свежесть и эластичность, удовлетворенное довольство всей системы или беспокоящие чувства жары или холода, истощения или пресыщения, недомогания и т. д.
