Введение в философию - [167]

Я думаю, что правда на стороне энергизма. Аналитическая психология находится в заблуждении, если думает, что мотивом человеческой воли всюду является представление удовольствия (idea of pleasure); то – ложная теория воли, которая предполагает, что воля возникает будто бы только из опыта чувств удовольствия и неудовольствия. Дело происходит не так, чтобы сначала, вследствие принятия пищи или полового отправления, возбуждалось чувство удовольствия и уже потом из этого опыта удовольствия возникало ожидание, а из ожидания – влечение, направляющееся на эти вещи; и не так, чтобы сначала вследствие указанных отправлений устранялись чувства неудовольствия и затем уже в силу опыта укоренялось постоянное влечение. Напротив, влечение есть первоначальная определенность сущности; в сознании оно выступает не как страдание, а как чувствуемые стремление, желание, охота к такой-то деятельности, и только тогда наступает уже чувство удовольствия, если влечение находит себе удовлетворение, и страдание, если оно подавляется. Не будь влечения, не было бы речи и об удовольствии и неудовольствии. То же самое и с высшими влечениями воли: стремление к определенной деятельности, к беганию и прыганию, к игре и творчеству, к борьбе и господству, к мышлению и поэзии выступают в жизни каждое в свое время, без того, чтобы им предшествовали чувства страдания, устранение которых имелось бы при этом в виду, или чтобы чувства удовольствия мыслились даже как цель деятельности. Согласно с этим мы скажем: цель, на которую направляется воля, состоит не в максимуме чувств удовольствия, а в нормальном проявлении жизненных деятельностей, к которым предрасположен вид. У человека направление жизненной деятельности определяется в общем содержанием исторического жизненного единства, членом которого вырастает индивидуум. Здесь происходит также то, что с повышающимся развитием жизни представлений в сознание вступает объективное содержание жизни, на которое направляется воля; жизненный тип становится представляемым жизненным идеалом. Какая-нибудь объективная форма быта или жизненной деятельности – жизнь воина, исследователя, святого, супруги и матери, сестры милосердия – становится, в индивидуальной обработке, целью, привлекающей волю. За достижением этой цели следует чувство удовлетворения; недовольство и внутренний разлад следуют за неудачей.

И вот задача этики будет состоять в том, чтобы представить в общих чертах ту форму человеческой жизни, к которой предрасположена его природа. Конечно, она не может представить содержание жизни или идеал отдельного лица in concreto; это дело творческой натуры и в известном смысле искусства; наука ограничивается тем, что описывает те формы, в пределах которых только и возможна человечески совершенная жизнь, исполняющая человеческую волю и доставляющая ей продолжительное удовлетворение. Это происходит в учении о добродетелях и обязанностях, которые, впрочем, в своем конкретном развитии всегда определяются народом и временем. Этика, согласно с этим, имеет к жизни подобное же отношение, как грамматика к языку, эстетика к искусству, диэтетика к телесной жизни: она обозначает формы возможного и позволительного, допускающего опять-таки самое разнообразное выполнение. Совершенное, подобно тому как и прекрасное, есть не одноформенный тип, а бесконечное разнообразие индивидуального образования. Что же касается нравственно дурного или злого, то этика будет построять его подобно тому, как медицинская диэтетика построяет физические повреждения, слабости, уродливости; подобно тому, как здесь эти случаи рассматриваются как следствия внешних препятствий и повреждений, мешавших тенденции естественного предрасположения к нормальному развитию, так и этика будет сводить дурное и злое не на подлинную волю самого существа, которую надо скорее предполагать направленной к нормальному развитию и деятельности в смысле человеческого совершенства, а на неблагоприятные условия развития, под влиянием которых естественное предрасположение пострадало и претерпело извращения. Что злое противно подлинной воле существа, что даже в злом человеке в глубине его сущности кроется влечение к воле Бога, это, так добавит этика, обнаруживается в том, что злое всегда сопровождается внутренним беспокойством; это реакция основной воли против отдельных моментальных возбуждений или против гипертрофически развитых сторон жизни влечений, как бы насилующих ее. Этим предначертывается диэтетический образ действия: устранить неблагоприятные обстоятельства, приводящие к извращению, и путем ограничения и поддержки помогать истинной воле в противодействии уродливостям.

Обращаемся к противоположности телеологической и формалистической философий морали. Первая обычна в греческой философии; все согласны в том, что различие достоинств нравственных образов поведения покоится, в конце концов, на различии тех действий, которые склонны производить различные образы поведения; все строят этику с точки зрения высшего блага, определяемого всеми как счастье, эвдемония. К философии морали, определенной