Введение в евангелическую теологию - [40]
Но — Kyrie Eleisonon — какое, собственно, отношение имеет все это к тому, что в то же самое время происходило и происходит там? Не есть ли теология роскошество, не бежим ли мы в нее от живого Бога? Не выбрал ли — именно с точки зрения предмета теологии — лучшую часть такой проблематичный теолог, как Альберт Швейцер, а вместе с ним и все те, кто тут и там без всяких богословских головоломок старается исцелять раны [12], накормить голодных, напоить жаждущих, дать приют сиротам? В тени великой нужды, нависшей над миром (в том числе и над Церковью в мире), не отличается ли всякая теология тем, что у нее так много времени и так мало спешки, что даже если она прямо не отрицает избавления во втором пришествии Иисуса Христа, но, тем не менее, будучи занята другими делами, слишком безмятежно смотрит на него? Я не делаю отсюда никаких выводов, например, таких, к каким пришел некий явно слегка помешавшийся молодой человек из Германии, который на днях посетил меня с вежливым требованием сжечь, по причине полной негодности, все мои книги (кстати, вместе с книгами Бультмана, Эрнста Фукса [13]и некоторых других). Я лишь задаю вопросы. Но это насущные вопросы, причем несущие в себе, — уже тем, что они возникают и от них невозможно просто так отмахнуться, — гнев Божий; вопросы, в корне поражающие все то, что мы практикуем под именем теологии.
4. Но достойной отвержения, — а значит, искушаемой Богом, — теология представляется также при взгляде на ее собственное дело. Насколько часто она, как это ей подобает, направляла Церковь и тем самым содействовала ее служению в мире, — вместо того чтобы соблазнять Церковь и тем самым препятствовать ее служению? Разве она сама не покидала школу Писания и не закрывала другим доступ к ней? Разве, сама не замечая того, не выла она с волками каждой эпохи или, самовольно и произвольно выступая против них, не прогоняла одних волков, чтобы тотчас настежь распахнуть ворота другим? Разве не вызывает содрогания зрелище того, как даже самые великие и признанные теологи — Афанасий, Августин, Фома, Лютер, Цвингли, Кальвин, не говоря уже о каком-нибудь Кьеркегоре или Кольбрюгге (kohlbriigge), — наряду с положительными влияниями и воздействиями оставили после себя также следы подлинного бедствия? Когда может теология быть уверенной в том, что при толковании Писания она не вкладывает в него нечто чуждое, даже противное ему; что, узнавая одно, она тем основательнее не упускает из виду другое; что, исповедуя здесь, она не отрекается там явным образом; что, в одном ставя истину на подсвечнике, она в другом торжественно и решительно не прячет ее под сосуд [14]? В каком из своих обличий не нуждается она в том, чтобы сказанное Иисусом о книжниках «Горе вам!» отнести, прежде всего, к себе, а не к своим противникам, кто бы они ни были, как она это делает с превеликой охотой? Но если «Горе вам!» обращено к ней, то это значит, что она находится под искушением — под судом вопроса: не оказывает ли она услуг антихристу, вместо того чтобы служить Иисусу Христу?
Остановимся. Всё было бы не так плохо, если бы применительно к этой последней и крайней форме угрозы речь шла пусть о более или менее остром, но преходящем кризисе, затрагивающем лишь ту или иную конкретную теологию. Время от времени то здесь, то там, в явных историко-богословских сбоях, действительно, разражаются подобные острые кризисы. Но эта угроза такова, что теология подспудно подвергается ей всегда и везде. Никакая теология не может стать и оставаться правой и полезной, если она не живет Божьим милосердием, а значит, и не переживает встречу с Его судом.
Опять-таки, всё было бы не так плохо, если бы речь шла лишь об искушении теологии дьяволом. Таким способом, если не в полной, то все же в значительной мере, объяснима угроза теологии, выражающаяся в ее одиночестве и сомнении. Следуя знаменитому примеру, в черта теолог может порой запустить и чернильницей [15]и даже должен на это пойти, если ничто другое уже не помогает. Но такое абсолютно бессмысленно против искушения, которое есть действие Бога, а значит, момент Его милости, обращенной, в частности, к теологу и к его удивительному делу. А значит, при всей своей пугающей суровости, — как мы уже говорили, при том, что она есть поядающий огонь любви Божьей, — эта милость призвана служить их благу (Ней), то есть радикальному очищению. Очевидно, что от нее невозможно и нельзя даже пытаться убежать. Именно ее надлежит переносить и выдерживать. И как раз где ее не переносят и не выдерживают, там теология не может быть радостной наукой.
Лекция 13 Надежда
«Переносить и выдерживать!» — таков был наш ответ, вернее сказать, наш лозунг перед лицом угрозы теологии во всех ее трех формах. Не стоит ожидать, что теперь, в завершение этой третьей части наших лекций, он будет превзойден и замещен каким-то другим лозунгом, более легким и приятным для слуха! Тем самым — задним числом — оказалось бы, что все, что здесь было сказано об угрозе теологии и теологам со стороны одиночества, сомнения и искушения, в конце концов, не надо принимать чересчур серьезно. Хуже того, мы отвернулись бы тем самым как раз от всего лучшего, что следовало бы осмыслить в связи со всей этой темной стороной дела. Что нам в продолжение этой темы еще позволено, — а также и предназначено, — так это осмыслить, что позитивного привносят в теологию выдерживание и перенесение одиночества, сомнений и искушения, к чему мы обращаемся, когда считаем этот лозунг — «Переносить и выдерживать!» — нашим последним словом. Ведь может статься, что его вовсе и не нужно преодолевать и замещать другим, лучшим.
