Вундеркинды - [70]

Он кивнул.

— Я сделал надпись в день его смерти. Он умер в сентябре.

— О, господи. — Я покачал головой и посмотрел на согнутую спину Ирвина. — Он без ума от голливудских фильмов.

Ирвин взял тюбик и выдавил на палец маленький завиток мази.

— Ну, должны же они кому-то нравиться.

Легкими осторожными движениями он начал втирать мазь в рану. Хорошенько подумав, я решил, что эти четыре отметины, которые, возможно, навсегда останутся у меня на лодыжке, будут выглядеть столь же глупо, как шрамы на запястье Джеймса.

— Ну и как? — немного помолчав, спросил я.

— Что как?

— Как тебе книга?

— Я читал ее раньше.

— А в этот раз? Нравится?

— Это роман, написанный очень молодым человеком, — сказал Ирвин с ностальгической ноткой в голосе. — Он заставил меня вспомнить собственную молодость.

— Может быть, мне тоже пора его перечитать.

— Тебе? Я бы не сказал, что со временем ты становишься старше. — Фразу трудно было воспринять как комплимент. — Ну, и чья же это была собака?

— Ректора. — Я снова принялся старательно изучать марсианскую карту. — У нее в доме была небольшая вечеринка.

— А как же твой Праздник Слова? — Ирвин отстранился и, прищурив глаз, полюбовался на мои раны и свою работу хирурга. — И все твои студенты, как они без тебя?

— Ничего, завтра вернусь, а потом, я ведь прихватил с собой одного из моих студентов.

— Мудрый поступок, — Ирвин одобрительно кивнул. — Я помню вашего ректора. Очень милая женщина.

— Угу, — сказал я, впившись взглядом в ноздреватый марсианский кратер под названием Nix Olympica [22].

В дверь постучали.

— Кто там? — спросил Ирвин.

— Привет, папа. Привет, Грэди. — В дверях показался Фил, или, точнее, его голова и верхняя часть туловища, правой рукой он навалился на ручку двери, как будто опасался, что может потерять равновесие и случайно переступить границу отцовских владений. Хотя в прошлом я несколько раз становился свидетелем проявления искренней любви и теплоты в отношениях между отцом и сыном, но, как правило, мужчины в семье Воршоу, общаясь друг с другом, чувствовали себя неловко и скованно. Обычно Ирвин сидел в своей будке, а территорией Фила, когда он приезжал домой, считался подвал; каждый предпочитал проводить время в своем убежище, и оба старались, чтобы их пути не пересекались.

— Познакомься, это Джеймс, — сказал я.

Фил кивнул:

— Привет. О боже, Грэди, что у тебя с ногой?

— Порезался, когда брился.

Он помолчал, наблюдая, как Ирвин отмотал кусок бинта и оторвал его зубами.

— Видели сиськи Деборы? — спросил Фил.

— Ага, — я энергично закивал головой.

Фил облизнул губы и ухмыльнулся:

— Да, я чего пришел… Мама велела спросить, может быть, наш малыш хочет посмотреть на мистера Гроссмана.

— Хочешь посмотреть, малыш? — спросил я Джеймса.

— Не знаю. — Джеймс окинул Фила осторожным взглядом. Фил был симпатичным парнем: высокий, стройный, с правильными чертами лица и смуглой кожей цвета крепкого чая с молоком, его коротко стриженные черные волосы топорщились на голове жестким ежиком. Фил был одет в узкие джинсы и белоснежную футболку, обтягивающую широкую мускулистую грудь и руки с выступающими рельефными бицепсами. — Кто он, этот мистер Гроссман?

— Змея, — ответил Фил, — степной удав, подвид боа-констриктор.

— Иди, Джеймс, взгляни, — бодрым голосом сказал Ирвин. — А я позабочусь о твоем учителе.

Джеймс пожал плечами и взглянул на меня. Я утвердительно кивнул. Он положил книгу на подлокотник кресла и послушно направился вслед за Филом. Мы услышали, как под их шагами загромыхали мостки.

— Надеюсь, из него получится неплохой писатель, — пробормотал Ирвин.

— Получится, — кивнул я. — Он хороший мальчик. Ну, может быть, слегка… замороченный.

— В таком случае ферма Воршоу самое подходящее для него место. Стой, не двигайся.

— Давай, Ирвин, я весь внимание.

— Не знаю, что уж там произошло… — Ирвин забинтовал мне ногу и, прижимая повязку одной рукой, другой взял рулончик скотча и поднес его ко рту. Пальцы Ирвина надежно удерживали бинт, хватка была достаточно крепкой, чтобы причинить мне боль. — Я имею в виду — между тобой и Эмили… Если бы такое случилось с Деборой, — слова Ирвина звучали не очень внятно, поскольку он пытался оторвать зубами кусок скотча, — то я бы понял. Более того, я бы удивился, если бы этого не случилось.

— Ирвин, мне трудно объяснить, просто…

— Она говорила со своей матерью. — Ирвин сердито рванул скотч зубами и закрепил повязку. — Похоже, со мной она разговаривать не хочет.

— Ну, ты же знаешь… Эмили такая…

— Да, знаю, она все держит в себе. — Он отгрыз еще кусок скотча, прилепил его рядом с первым и, довольный своей работой, похлопал меня по ноге. Его прикосновение было настолько нежным, что у меня на глазах выступили слезы. Он поднял голову, посмотрел мне в лицо и даже выдавил слабую улыбку. — Наверное, эту черту характера девочка унаследовала от меня. — Он снова опустил голову и окинул взглядом разбросанные по полу медикаменты.

— Ирвин… — Я протянул руку и помог ему подняться на ноги.

— Предполагается, что со временем семьи становятся больше, — сказал он, — а эта только и делает, что уменьшается.

Мы вышли из будки и остановились на мостках, глядя на последние отблески уходящего апрельского дня. На пирсе никого не было. Мы оба пошатнулись и на миг соприкоснулись плечами, как два инвалида, которым трудно было стоять на своих изуродованных конечностях, и замерли, глядя на опустевшие шезлонги и на солнце, низко висящее над голыми, затянутыми желтоватой дымкой холмами Утопии.