Вундеркинды - [60]

— Я поговорю с Эмили, — сказал я. Выждав немного, я убрал руку с живота Сары, поцеловал ее в щеку и усилием воли заставил себя подняться на ноги. — Сара, я пойду, а то как бы Джеймс Лир не заскучал — он дожидается меня в машине.

— Джеймс Лир? Что он делает в твоей машине? С ним все в порядке?

— Да, мальчик просто отсыпается — жуткое похмелье. Я сказал ему, что на минутку заскочу в дом, я ведь не знал…

— Ты хочешь взять его с собой? В Киншип?

— Хочу. — Я утвердительно кивнул. — По-моему, Праздник Слова не особенно его интересует, да и мне в компании будет веселее.

— Особенно на обратном пути.

— Особенно, — согласился я.

На прощание я еще раз поцеловал Сару и направился к выходу. Открыв стеклянную дверь, я позволил оранжерее выдохнуть меня наружу.

Когда я вернулся к машине, Джеймс медленно приоткрыл один глаз и посмотрел на меня из-под полуопущенного века, как будто, опасаясь неприятностей, поджидающих его в реальном мире, осторожно выглядывал из своего сна через эту узкую и влажную щель.

— Ну? — буркнул он, когда я уселся в машину. — Вы ей сказали?

— Сказал что?

Джеймс кивнул и закрыл глаз. Я откинулся на спинку сиденья и вытянул руку, чтобы поправить боковое зеркало; шарнир, на котором оно крепилось, заело, раздался легкий щелчок, зеркало треснуло и отвалилось. Я швырнул его на заднее сиденье рядом с букетом роз и повернул ключ зажигания. Усталый мотор «гэлекси» чихнул, громко выстрелил и завелся. Я дал задний ход, и мы, не имея не малейшего понятия, что происходит у нас за спиной, выкатились за ворота на скорости сорок миль в час.

* * *

Я не собирался будить Джеймса Лира: если усталому мальчику нужен покой, пускай спит до самого Киншипа. Но через десять минут после того, как мы выехали из Питсбурга, я совершенно непреднамеренно угодил колесом в глубокую выбоину. Машину тряхнуло, реакция Джеймса была мгновенной — он очнулся, выпрямил спину и удивленно огляделся по сторонам.

— Извините. — Джеймс захлопал широко открытыми глазами, в его голосе слышалась неподдельная искренность, как у человека, который еще не до конца проснулся.

— Ничего, — сказал я. — Смотри, пончик уронил.

Он посмотрел на лежащий у него на коленях пончик и кивнул.

— Где мы? Я долго спал?

— Не очень. Мы только что выехали из Питсбурга.

По какой-то непонятной причине мой ответ страшно взволновал Джеймса. Он посмотрел направо, затем стал смотреть поверх моей головы налево, где тянулась длинная полоса леса, вернее высаженные ровными рядами хвойные деревья, и высокие заборы, над которыми торчали печные трубы, сложенные из грубого серого камня в лучших традициях псевдоанглийского стиля, потом вывернул шею и посмотрел на убегающее назад шоссе. Я даже засомневался: может быть, он до сих пор спит и просто беспокойно вертится во сне. Но, судя по его осмысленному взгляду, мальчик совершенно проснулся и даже начал постукивать ногой в такт звучащей из радиоприемника музыке, одновременно барабаня пальцами по крышке бардачка. Он поправил единственное оставшееся у нашего автомобиля боковое зеркало, поиграл с ручкой стеклоподъемника — сначала поднял стекло, немного подумал и снова опустил, затем взял лежащий у него на коленях пончик, поднес ко рту, но, так и не откусив ни кусочка, аккуратно вернул его на место — пончик лег точно на белый кружок сахарной пудры, оставшийся на плаще Джеймса. Насколько я помнил, у Джеймса никогда не было этой отвратительной привычки все время ерзать и что-то теребить в руках. Я пришел к выводу, что он пытается отвлечься и подавить подступающую к горлу тошноту.

— Джеймс, ты хорошо себя чувствуешь?

— Конечно. Очень хорошо. — Мне показалось, что он вздрогнул, словно я поймал его на грязных мыслях. — Почему вы спрашиваете?

— Ты какой-то беспокойный.

— Ха. — Джеймс качнул головой, отвергая всяческие подозрения, что он в принципе может испытывать нечто похожее на беспокойство. Взяв пончик, он внимательно посмотрел на него и снова положил себе на колени. — Все хорошо, — повторил он, — я чувствую себя… нормально.

— Рад за тебя.

Интересно, может быть, мой спутник наконец очнулся и осознал, что после череды столь бурных событий минувшей ночи — таких как приступ дикого хохота, в результате чего его пришлось выносить из переполненного зала, а также кража со взломом и гомосексуальный половой акт, совершенный в общественном месте, — в настоящий момент он сидит рядом со своим беспутным профессором, направляясь за город, чтобы отметить Песах — не самый популярный в Америке праздник — с родственниками бывшей жены этого самого профессора, в изуродованном «форде-гэлекси» 1966 года выпуска, в багажнике которого лежит тело убитой им собаки.

— Джеймс, ты хочешь вернуться? — спросил я и сам удивился — откуда в моем голосе взялась эта странная, похожая на надежду интонация. — Думаешь, мы должны вернуться в город?

— Вы хотите вернуться?

— Я? Нет! Почему ты считаешь, что я хочу вернуться?

— Не знаю. — Джеймс выглядел слегка озадаченным.

— Послушай, приятель, ведь это была моя идея, я имею в виду поездку в Киншип. Песах. Да я обожаю Песах. Я мечтаю принять участие в вечернем седере, посидеть за столом в окружении родственников, предаваясь воспоминаниям обо всех десяти казнях египетских, и от души поесть петрушки