Вулканы не молчат - [49]

— Пожалуйста, никакого «пепла».

— Почему?

— То, что вы называете пеплом, не является продуктом горения. Это — порода, раздробленная взрывом на мельчайшие частицы. А посему пишите: «Мелкодробленый пирокластический материал».

Втайне меня раздражала осторожность ученого, излагавшего, суть своей проблематики для массового читателя. Он словно занимался переливанием взрывоопасной смеси. Произнеся фразу, тотчас извинялся:

— Это не совсем точно. Давайте сформулируем по-другому.

Мне могут не поверить, но было время, когда в Институте вулканологии неприязненно относились и к слову «вулканолог».

— Работая на вулканах, мы не перестали быть геологами, — резко наставлял меня старший научный сотрудник Эдуард Натанович Эрлих, с которым у нас были хорошие отношения.

И мне — куда деваться? — приходилось, перечисляя участников какой-нибудь экспедиции, против каждой фамилии указывать кто есть кто: этот — геофизик, тот — геохимик, а такой-то — сейсмолог.

Сегодня никто не возражает против «пеплов» и мужественно-крепкого слова «вулканолог». Но язык вулканологии от этого проще не стал. И необходимость пользоваться «заменителями», по-моему, — одна из причин, по которой многие ученые — одни без обиняков, другие — с деликатной ссылкой на загруженность — отказываются давать интервью и выступать с публичными лекциями.

Подвижники вроде Кости Скрипко — редкость. Костя готов преподать мне полный курс геологии. Я слушаю его с благодарностью и в то же время понимаю: блестящие лекции о происхождении геологических терминов, с широкими отступлениями в область медицины, в животный и растительный мир, не пополняют моих сведений об изучении прорыва.

Как-то, перебрасывая из руки в руку кусок черной пористой породы, Костя сказал:

— Называется эта порода «базальт».

— А ты не ошибаешься? — вкрадчиво перебил Алексей.

— Прошу покинуть аудиторию, — Костя указал Алексею на воображаемую дверь и вернулся к прерванному объяснению:

— Вслушайся: ба́за-ли́т. Основная, значит, горная порода. Слово происходит от двух греческих — «базис» и «литос», что, соответственно, означает: «основание» и «камень». А основаниями, как известно, являются…

— Извини, Костя, — снова не утерпел Алексей. — Как ты относишься к тому, что рецессивный аллель влияет на фенотип только в том случае, если генотип гомозиготен?

— Вот это да! — Костя восхищенно всхохотнул. — Не слабо закручено.

Мне пояснил:

— Цюрупа генетикой увлекается. Эту цитатку он из какой-то брошюры выудил.

Костя ошибся. Поклонник братьев Стругацких, Алексей позаимствовал фразу из повести «Страна багровых туч». Допустив оплошность и желая отыграться на Алексее, Костя навязал ему «химический» диспут.

Длинные формулы, которыми они расстреливали друг друга, лишь изредка перебивались нормальными словами, вернее, междометиями, выдававшими злорадство то одного, то другого противника, — в зависимости от того, кто из двоих в данный момент считал себя изобличителем ереси.

Я вспомнил шестнадцатую страницу «Литературной газеты». В каком-то ее выпуске была напечатана шаржированная репродукция перовских «Охотников на привале». Все было, как у Перова, за исключением того, что над головой баечника висело облачко, расшифровывающее немую речь героя. Вместо слов в нем пестрели извлечения корня, дроби, плюсы, минусы, символы, цифры — в общем, каша из математических знаков. Посмеявшись над выдумкой чудака-художника, я не предполагал, что такое может быть в жизни.

Оказывается, бывает.

Когда формулой заполняется доска во всю ширину аудитории, это не кажется сверхъестественным, хотя мы и проникаемся почтением к человеку с мелом в руке. Но чтобы «разматывать» формулы так, как это делали мои алаидские товарищи, ничего не фиксируя, с накалом и даже сердясь, как будто там тоже могло доходить до взаимных оскорблений, — перед такой способностью остается лишь преклоняться.

Геннадий первый и единственный раз не решился выступить в роли арбитра. Он только посоветовал:

— Ты, Алексей, с Костей не связывайся. Такой памяти, как у него, я не встречал.

Прекратив спор, Алексей спокойно, без вызова сказал:

— Моя пока тоже меня не подводила.

На холме, от подошвы которого начинается спуск по обрыву, я задержался, осматривая с непонятной мне самому надеждой даль Охотского моря. Там ничего не было, кроме серой, мелко посеребренной барашками пустоты. После нашего корабля движение замерло. Море словно бы навсегда отгородилось от внешнего мира жестким горизонтом. Все, что ему осталось, — маленький задымленный остров и далекий, надрезанный снеговыми трещинами хребет камчатского берега.

Хозяйство Токарева

В лагере на берегу залива не было ни души. Из-под кухонного тента выглядывал и мигом исчезал синенький дрожащий дымок, какой идет от последнего, без пламени жара.

Николай — это подсказывало отсутствие резиновой лодки — плавал где-нибудь за мысом Кудрявцева. Проведя на потоке одну ночь, он к нему остыл и переключился на обследование берегов Алаида. Саня Кречетов мог находиться на зеленом плато, над лагерем, где в расщелине скалы был установлен сейсмоприемник, который по тонкому проводу передавал на записывающую аппаратуру колебания грунта, вызванные действием вулкана. Если в записях замечались неполадки, Саня поднимался к расщелине выяснять, в чем там загвоздка.