Вулканы над нами - [79]

Внизу распростерлась знакомая, но почти неузнаваемая с такой высоты земля. Гора Тамансун походила на сплющенную грудь старой женщины; там, где полагалось быть соску, виднелась неясной формы впадина. Озеро Теньючин было всего только узкой лужицей расплеснутой нефти. Развалины Утитлана на выемке взрытой бульдозерами земли искрились, как горный хрусталь. Еще дальше, уходя в мшистые просторы джунглей, виднелся элиотовский городок, — белый улей с множеством крохотных ячеек, выстроенный, казалось, какими-то сообщно живущими насекомыми. Под рокот моторов мы продолжали набирать высоту, пока земная поверхность не потеряла своих очертаний и цветовых различий, и когда солнце осветило горные вершины, плато и нагорье, почти вся земля была ровного желтого цвета. Тени под сплющенной горой и ущелья остались пурпурно-синими.

Грета откинулась в кресле и стала задумчиво глядеть на землю.

— Как ты думаешь, милый, мы увидим твою финка?

— Она где-то здесь, — сказал я. — Мы должны пролететь прямо над ней.

Напрягая зрение, я стал разглядывать сквозь редкие облака покрытую прожилками и морщинами землю. Я разыскал линию железной дороги и точку, где она пересекала реку.

Это, наверно, Истапа.

— Вот здесь, — сказал я.

Самолет качнул крылом, скрыв от нас добрых пятьдесят квадратных миль нагорья и джунглей, потом выровнялся снова. Я протянул палец, стараясь указать Грете крохотные темные пятнышки правильной формы.

— Гляди прямо по течению реки, — сказал я. — Плантация расположена по обоим берегам.

— Вижу, вижу. Это просто изумительно.

Я так рада, что мы ее увидели. А ты?

— Я тоже, — сказал я, ощущая легкое покалывание в сердце от мысли, что я вижу ее, наверное, в последний раз. Мои думы заняли, быть может, всего несколько секунд, но я очень ясно представил себе, какой запутанной, безнадежной жизнью живут в этот момент среди кофейных деревьев люди, над которыми я сейчас пролетаю на высоте в десять тысяч футов.

Я думал об Игнасио, вынашивающем макиавеллиевские планы защиты своих и моих интересов, об индейцах, поглощенных захоронением мертвецов. Грета снова сжала мне руку.

— Пожалуйста, не бросай ее, — сказала она. — Я хочу, чтобы она осталась твоей.

По спине у меня пробежал неприятный холодок.

— Мы вернемся и будем жить там вместе.

— Конечно, — сказал я, прислушиваясь к собственному неуверенному голосу. — Если тебе захочется.

Вернусь ли я когда-нибудь снова на свою финка? Кто знает? Во всяком случае, не с Гретой.

Разве не настало время по-новому взглянуть на свое прошлое и на будущее, сделать первый, пусть еще робкий, шаг прочь от самообмана.

Нет, я вернусь на свою финка, только имея перед собой твердую цель, только с тем, чтобы перестроить к лучшему жизнь индейцев. А до того мне предстоит проделать тяжкую, быть может, непосильную работу — перестроить себя самого.

Я слишком свыкся с мыслью о том, что я жертва несчастных обстоятельств. Ах, если бы не вторая мировая война, если бы не Вернер со своими реформами, я был бы сейчас человеком с солидным положением в обществе, почтенным патриархом, окруженным семейством и оравой сытых прихлебателей! Элиот мнит себя великим носителем цивилизации, которому предстоит победа там, где не преуспели конквистадоры. Кранц — в своем воображении — доблестный солдат Фортуны, тевтонский Одиссей, в то время как одна из главных причин, почему он бежит из страны в страну, страх перед очередной молодой любовницей. Гельмут — распятый талант; его заманили, его бесчестно используют для грязных целей; не знаю, ведомо ли это Гельмуту, но мне-то точно известно, что он никогда не расторгнет первым прибыльного контракта с «Юниверсал Коффи Компани», сколь бы ни были презренны цели, ради которых его наняли. Нет, мы не меняемся, думал я. Скряга никогда не станет щедрым. Похоть излечивается только старостью. И где этот дурень, по доброй воле расстающийся со своей торбой?

Ну а Грета? — грустно подумал я. Грета тоже изменится не скоро; для этого надобны годы и годы. Я не верю в мгновенные превращения; может быть, такие и бывают на свете, только я о них что-то не слыхал. Что же станется с моей любовью, вскормленной на горечи и расставаниях? Как следует поступить мне: тянуть, как и раньше, до очередного разрыва и до новой встречи или, быть может, жениться на Грете, осесть где-нибудь в тихом уголке и убить любовь обыденностью и благополучием, которые растворяют в себе и поглощают не только боль, но и желания?

Но все это потом. А сейчас мы летели навстречу будущему, и я был в отличном настроении. Интересно, что подумал Кранц, когда получил мое письмо, а потом телеграмму, что мы вылетаем. Представляю его физиономию. Чем больше я раздумывал над странным поворотом в моих планах с того вечера в кабаре «Эль Галлито», тем более удивлялся самому себе. Каково же должно быть удивление Кранца! Я отверг его предложения как абсурд, — взбрело же ему в голову предлагать такое владельцу кофейной плантации! — и вдруг каким-то чудом они стали приемлемы, и я хватаюсь за них.

А что, разве не заманчиво отправиться с очаровательной, хоть и несколько ветреной, любовницей куда-нибудь в Колумбию или Аргентину и добиваться там сомнительной возможности получить сомнительную должность в том сомнительном случае, если стоящее у власти правительство будет свергнуто своими противниками? Уж не вернулся ли я к исходной позиции, с которой начал пять лет тому назад после прихода Вернера? Кто я такой? Лицо без определенных занятий, авантюрист с небольшими деньгами, которые скоро уплывут у меня из рук. А дальше? Да, что дальше?.. И все же я полон каких-то надежд. Благодетельные иллюзии снова туманят мне голову.