Вульгарность хризантем - [22]

— Нет, я все гавно синагога хожу…

— Ну, ты знаешь, бывают и наши синагоги…

— Да, только дгугой имя… Мама очень любить, нет, любит министгов из синагога, а я только встгечать их адвокатов. Последний адвокат хотел меня бить, когда я пгиходила гано домой.

«Какой-то семейный подряд!» — подумал Андрей и с поддельным возмущением спросил:

— Как бить? За что?

— Головой по стена, очень бить. Это был кошмаг! Он даже не мог женщину покгыть с лаской…

— Какую женщину?

— Потом, Андгей, он совсем не любить, нет, не любил Баха, говогил, что у него нет тема антисемитизм… Зачем ты не ешь ничего, Андгюша? Выпей водочка! Тебе не нгавится гуляш?

— Что ты, Дебора, мы ведь уже поели! Все очень нравится, было очень вкусно, и в прошлый раз был этот, как его, форшмак.

Если бы Дебора внимательно присмотрелась к гостю, оценила, к примеру, его душевное состояние, то поняла: мелодраматический ужин затянулся, а с напитками она явно переборщила. Андрей ерзал на софе, потел, сопел, зевал и давно порывался спросить у дамы, где в ее апартаментах, собственно, уборная, но не решался прервать исповедь.

— Ты у меня не хочешь, зачем такой депгессивный, Андгюша? Совсем гусный?

— Задумался…

Андрей и вправду загрустил, не понимая толком и сам причину охватившей его печали, принимавшей иногда подобие вселенской скорби, и вдруг произнес: — Прооффенбахали мы, Дебора, Россию…

— Андгей, а ты можешь покгыть женщина с лаской?

— Не знаю, с лаской покрыть не пробовал еще… Видишь ли, Дебора, я работаю над темой трагической любви к Родине, похожей на чувство Иосифа к Израилю, и вынужден сублимировать энергию. И почему, наконец, чтобы иметь успех, мужчина должен бегать по дамам? — неожиданно резко возмутился Андрей.

— Ты у меня не нгавится? Выпей еще водочка, ты же любить, нет, любишь ее больше меня! Я думала, что буду твой животный любовь…

«Неужели она привержена элементарному гедонизму? Какая-то русская народная женщина!» — ужаснулся кавалер и с пьяной улыбкой, успокаивающим тоном произнес:

— Нет, Дебора, мне все очень, очень нравится, даже гуляш, а тебя я просто обожаю и к тому же немножко вожделею.

— Что такой вожделею?

— Это м, м, м…

— Вот, мой любимый, любимая кагтина — букет весенних цветов! Кгасный и желтый такой! Мои соседи не любить, любят его, говогить, что нехогоший ауга! Не знаю, это глупо. Да, Андгей? Нгавится кагтинка? — сменила тему светской беседы окрыленная признанием Дебора.

— Очень нравится, только здесь нарисован черт.

— Где? Где ты видишь чегт?

— Вот здесь, в углу. Черный черт с красными коготками.

— Да, это чегт! Кошмаг! Почему никто не заметить, только ты заметить? Я жить с чегт! Он похож на гусский дедушка!

— Ничего страшного, Дебора. Он ведь только нарисован. Это вообще-то символ домашнего счастья, что-то вроде домового, хранителя очага.

— Зачем домовой? Не хочу дедушка! А ты, Андгюха, как всегда, глупость нехогошо говогишь за меня. Я хотела пгосто посидеть над чашкой чая вместе. Поговогить, меняться опытом и миговоззгением… Сегдце мне сломал! Лучше ты меня бить!

— Карловна, можно я домой пойду, а? — промолвил вконец осоловевший и опухший гость.

— Ты не сегдишься, милый? Зачем на меня такой насгатый? Посиди еще, выпей, пожалуйста, водочка! — пролепетала Дебора, пытаясь уговорить кавалера. Тот молчал и ерзал. — Хогошо, не буду больше дегжать. Что ты кушать и слушать следующий газ?

— Хочется чего-нибудь нашего, родного! Давай, Дебора, Шнитке побольше и блинов!

Он улыбнулся на прощание, поцеловал даме ручку и быстро, как только мог, отвальсировал за угол, где с наслаждением помочился в куст жасмина.

НЕРОМАНОСПОСОБНОСТЬ Прозаический разговор с музой

Когда летишь зимой в Европу из России, мир чернеет и зеленеет на глазах. Так выглядит в цвете перелет из мира святых в мир гениев. В Европе я навечно проездом, поскольку по прибытии в никуда нестерпимо хочется опять куда-то отправиться. Иначе говоря, постоянно оставляю регрессивно-депрессивную Россию ради прогрессивно-депрессивного Запада, избегая, быть может, притяжения усредненной Азии.

Что же так влечет русского человека в Европу? В старушку Европу, что не живет, а мучается, милая, зажатая между опьяняющими водами Средиземноморья и вытрезвителем Балтики. Вижу одно разумное объяснение — жажда прекрасного, тоска по идеалу. Ведь только в Париже, Муза, можно заказать шампанское, устриц и русских девушек на десерт.

Европа начинается с России, здесь же она, очевидно, и заканчивается. В Питере постоянно тянет освежиться, а два лаптя к югу, посреди Среднерусской равнины, — большой коровий блин Москвы, в который не хочешь, а вляпаешься… Где-то рядом, в лесах и болотах, вблизи от столичного захолустья — поселок Заря. Просто Заря, а не Заря коммунизма или Заря демократии — твоя, Муза, маленькая Родина. Я спросил: «Муза, ты любишь Родину?» — а ты заявила: «Типа, люблю, особенно Большой театр…» Должен признаться, я тоже обожаю «Большой кинотеатр», особенно девчонок из тамошнего кордебалета… Ты ведь приметила, как вселенская скорбь обезобразила мое лицо. Душа поклонника кордебалета — высочайшего закала: что в рай, что в ад — все одно.

Анархия, Муза, — вот мой погромно-эстетический идеал. Душа требует безудержного кордебалета, башка — сверхидеи, рука — топора… Ведь конечная цель анархизма — поддержание общественного беспорядка — благородна своей определенностью и ясностью. Анархия есть возрождение человека и возобновление истории.