Вуали Фредегонды - [82]

Лишь с большим трудом король смог объяснить, что у него уже есть жена.

Я бы никогда не подумала, что мне доставит такое удовольствие быть матерью. Сейчас это время кажется мне невероятно далеким, но я знаю, что тогда была счастлива. Впервые за долгое время, может быть за всю мою жизнь, я не испытывала ни страха, ни ненависти, ни печали. Сам не сознавая того, Хильперик поступил мне во благо, когда оставил меня с ребенком ради этой иллюзии благородства, носившей имя Галсуинты. Я покинула Руан, где самая последняя из служанок смеялась у меня за спиной, и поселилась на вилле на берегу Секваны, священной реки, вместе с Уабой и несколькими верными слугами. Теперь меня не беспокоили ни войны, ни предательства, ни заговоры. Я больше никогда в жизни не собиралась заботиться о том, чтобы быть красивой или нравиться мужчинам. Вся наша жизнь была посвящена твоему брату, и мы хохотали, как дурочки, слушая его лепетание. Клянусь, я была бы рада жить такой жизнью до конца своих дней. Мы ходили в лес за лекарственными травами и грибами, порой даже охотились, как мужчины, с луками. Хотя, по правде говоря, добыча была не Бог весть какая. Однажды Уаба выстрелила в кабана — огромного двухлетка. Шкура у него была, как кожаные доспехи, и стрела сломалась. Нам пришлось удирать со всех ног напрямик через чащу, подобрав юбки, — за все те годы мы ни разу так сильно не перепугались и ни разу так сильно не смеялись потом.

Но всему приходит конец. Незадолго до зимы Хильперик возвратился в Руан.

Глава 14. Шалонский раздел

Весна 567 г.

Зима была долгой, холодной, мрачной, одинокой.

Не в силах больше длить унизительное ожидание ответа, который все не приходил, Хильперик вернулся в Руан с первыми дождями. Медленно тянулись пасмурные дни под серым небом, тяжким грузом легшим на плечи, среди скудости и убожества почти опустевшего двора, который уже не мог обеспечивать знатным правителям Нейстрии тот уровень комфорта, к которому они привыкли.

Но по его возвращении все уже было не так, как прежде. Не осталось ни охотничьих, ни застольных, ни постельных радостей. Непрекращающийся дождь, под которым приходилось скакать по грязной дороге через мокрый подлесок, лишал охоту всякого удовольствия. Ужины в разношерстной компании тоже были тягостны, и даже вино, казалось, теряло вкус. Стены дворца были голыми, пол устилала сырая солома, пахнущая плесенью. Жизнь короля мало отличалась от той, что вел любой из его вассалов в своих владениях, и проходила в тягостной скуке. Что касается радостей плоти…

Всю дорогу между Парижем и Руаном Хильперик множество раз пытался представить себе, что должна была почувствовать Фредегонда, узнав о его сватовстве, и как встретит его по возвращении. Он ожидал криков, слез и не удивился бы, если бы она закрыла перед ним дверь своей спальни. Но ничего подобного не случилось. На миг он даже ощутил слабую надежду, что она поняла мотивы его будущего брака, — так что ему не придется ничего ей объяснять. Никакой враждебности, никаких упреков. Она встретила его со всей роскошью, которую могло обеспечить их тощее королевство, очевидно достав из кладовых запасы, хранившиеся для особо торжественных случаев, и во время ужина бросала на него настойчивые, почти соблазняющие взгляды. Хильперик со своей стороны еще ни разу не находил ее такой красивой и желанной — так что сейчас он даже не мог понять, что за безумная блажь могла заставить его искать себе другую жену. Он весь вечер не мог отвести от нее глаз. Без сомнения, она обладала той же грацией, что и Брунхильда, но еще — редкостным даром придавать каждому своему жесту волнующее очарование, словно все они были подчинены одной цели: пробудить в нем желание. Если забыть о ее происхождении — разве не достойна она была того, чтобы стать королевой?

Однако в тот же самый вечер он был жестоко разочарован. Фредегонда не отказала ему, но лишь уступала его желаниям Не будучи совершенно холодной или отстраненной, она тем не менее оставалась неподвижной, и из груди ее не вырвалось ни страстного вздоха, ни стона. И что бы он ни делал — ни в эту ночь, ни в последующие, — он получал удовольствие раньше, чем ему удавалось сломить это молчаливое сопротивление.

Когда он пытался упрекать ее в этом, она смотрела на него невинными глазами, с таким печальным видом, что он каждый раз чувствовал себя виноватым.

Эта игра продолжалась всю зиму до самой оттепели, потом до весны.

Было утро одного из первых солнечных дней. Они оба находились в спальне Фредегонды, лежа на смятых простынях в одних рубашках. Занавеси были распахнуты, и комнату заливал поток света. Их сын Хлодобер что-то лепетал в своей колыбельке, иногда пронзительно взвизгивая, словно в ответ на громкое щебетание птиц за окном. В то время как они вдвоем наслаждались этими мгновениями покоя, снаружи донесся конский топот — прибыл верховой отряд. Через несколько минут в дверь постучали.

Это оказался Бепполен, красный и запыхавшийся, что было совсем на него не похоже.

— Монсеньор, из Парижа прибыл гонец…

Но, едва войдя, он тут же попятился обратно к порогу и остановился там с глупым видом.