Вторжение в Персей - [101]

Меня стала волновать судьба не столько коменданта, сколько того, другого, который был с ним связан. Может, и Левитана тоже попросят уехать из нашего дома на том основании, что он лишний. Ведь в прошлом веке был уже Левитан, а в нашем должен быть кто-то другой, совсем на того непохожий. Наш же Левитан очень походил на того, который когда-то жил, и на этом основании его могли попросить вернуться в свою эпоху.

Я забежал к Мишке Авдееву и рассказал ему о судьбе коменданта и о своих опасениях, но Мишка сказал, дожевывая морковку:

- Левитан никуда не уедет. Он тут обосновался. И ему у нас нравится.

- Откуда ты знаешь?

- Откуда? А я был у него вчера, как раз когда заходил прощаться комендант. Комендант сказал, что он уже стар и ему пора на покой, что ему надоели вечные жалобы на водопровод и на отопление.

- А что сказал Левитан?

- Ничего. Он как раз работал. Писал новую картину.

- Дядя Вася говорит, что он новые не пишет, а повторяет только старые.

- Ну и что? Мне старые нравятся даже больше, чем новые.

По правде говоря, мне старые тоже нравились больше, чем новые, но я этого не сказал Мишке, боясь прослыть консерватором и невеждой.

Выходя от Мишки, я взглянул на соседнюю дверь- висит ли еще там медная дощечка с фамилией. Все было в порядке. Дощечка висела на том же месте, извещая всех, что в этой квартире живет знаменитый художник. А уж тот или не тот это Левитан, подумал я, пусть решают специалисты. Мне казалось, что это был именно тот.

Комендант все-таки зашел к нам, вернее, не к нам, а к дяде Васе. за своей рукописью. Он вежливо поздоровался, трогательно улыбнулся и попросил дядю Васю высказать свое мнение о рукописи.

Дяде Васе, по-видимому, очень не хотелось огорчать коменданта, и он сказал:

- Мое мнение не имеет значения. Я геолог, а тут речь идет о языке.

- А все-таки, - сказал комендант. - Я буду вам очень благодарен. Мне хотелось бы услышать вашу оценку.

Я не слышал, что сказал дядя Вася коменданту, - меня позвала на кухню мама.

А потом комендант ушел, держа свою рукопись под мышкой, и больше я его никогда не видел, словно он вернулся к себе в прошлое.

Когда комендант исчез, я спросил дядю Васю:

- Что же ты сказал коменданту? Как ты оценил его труд?

И тогда дядя Вася возбужденно стал ходить по комнате из угла в угол и рассказывать мне о том, какое сильное впечатление произвела на него рукопись коменданта.

Что-то случилось с дядей Васей, на щеках его появился румянец, в глазах блеск, а на лице новое, никогда не виданное мною выражение. Он вдруг спросил меня:

- Как тебя зовут?

- Саша. Александр, - ответил я. - Неужели ты мог забыть мое имя?

- Когда я читал эту рукопись, я попытался забыть всё имена на свете, даже свое собственное.

- Почему?

- Я вместе с автором рукописи попытался взглянуть на мир как бы из того времени, когда на Земле не существовало ни одного имени.

- А разве было такое время? - спросил я.

- Было.

- Когда?

- Всего миллион лет тому назад. Тогда еще на Земле не было людей.

- Людей не было, - сказал я, - а этот комендант был, что ли?

- Нет. Он только вообразил, что он был, для того чтобы создать картину мира, где нет языка.

- Для чего?

- Для того, чтобы понять самому и объяснить другим, что язык внес в мир.

- А что он внес?

Дядя Вася укоризненно посмотрел на меня и покачал головой.

- С помощью языка все было названо и обрело смысл.

Я подумал: комендант совершил великое открытие, но никто об этом открытии еще не знает, кроме дяди Васи и меня. Еще вопрос-признают ли открытие великим и когда? Может, много лет спустя. Мне почему-то стало жалко коменданта. Он, судя по его визитным карточкам, очень хотел быть великим, но пока ему это не удавалось.

А дядя Вася ходил из угла в угол и о чем-то думал. Потом он спросил меня:

- Ты можешь представить себя без имени?

- Нет, не могу, - ответил я. - Хотя это и случается, когда едешь в автобусе, в троллейбусе или в трамвае. Толпится много людей, и в это время у них нет имен. Они обращаются друг к другу, не называя ни имени, ни отчества: «Эй, гражданин, оторвите, пожалуйста, мне билет». Значит, можно обходиться и без имени.

- Путешествие в автобусе длится минуты, в худшем случае часы. Но надолго нельзя обойтись без имени.

- А Робинзон же обходился, - сказал я, - когда жил на своем необитаемом острове.

- Нет, - возразил дядя Вася, - не обходился. Он обучил попугая, и тот называл его по имени. Робинзону это очень нравилось. Возможно, слыша свое имя, он как бы видел со стороны самого себя и чувствовал, что он непохож на других.

- А если вместо имен, - спросил я, - были бы номера? Хуже от этого было бы или нет?

- Хорошего в этом мало. Цифры бездушны. Они обозначают количество. А имя - это звук с очень емким свойством. Оно как бы вбирает тебя со всеми твоими особенностями н приобщает к миру. Об этом хорошо пишет комендант, этот непризнанный философ.

- Ну и что ж, - возразил я, - художник Левитан, который живет на десятом этаже рядом с Мишкой, даже очень всеми признан. Но тем не менее тебе его картины не понравились.

- Сколько раз я тебе говорил, что это не тот Левитан. Ты и твой приятель Мишка стали жертвой одной особенности имени. В мире существуют близнецы. Они похожи друг на друга, как кооперативные дома, построенные за Черной речкой. Но кроме близнецов существуют и однофамильцы, звуковые близнецы. Случай подшутил над этим бедным человеком. Он сделал его однофамильцем знаменитого художника и наделил его талантом. Но талантом он наделил его скупо и сделал как бы копией того, кто был современником Чехова. Искусство, жизнь и природа обладают одним свойством: они не любят копий. Плохо быть двойником, однофамильцем, но еще хуже быть эпигоном. Твой Левитан начисто лишен всякой оригинальности. А значит, как художник он не нужен!