Вторжение - [20]

— Очень хорошо, — раскрыв планшетку, Ряховский стал черкать в блокноте.

Писатель назвал себя. В это время он увидел, что тело Казакова сфотографировали на асфальте, затем уложили на носилки и затолкали их в нутро медицинского Рафика. Парень в белом халате подошел к Ряховскому и протянул несколько книжечек и бумажник.

— Его документы, — сказал он.

«Черт побери! — мысленно вскричал Станислав Гагарин, до него вдруг дошел смысл происходящего. — Ведь в «скорой помощи» сейчас вовсе не Вадим — это монстр, сотворенный моим гостем! И сейчас они сообразят…»

Он встревоженно глянул на Сталина. Вождь еле заметно покачал головой, спокойно, дескать, молодой человек, и опустил глаза, потупил.

Тело Казакова-монстра увезли.

Капитан Ряховский задал еще пару вопросов, пообещал прислать водителя, чтобы помочь незадачливым путникам вернуться домой, поскольку оба не владеют шоферским искусством, и умчался по Минскому шоссе.

Одна за другой вжикали машины. Стоять было неуютно. Принялся накрапывать дождь.

— Отойдем, — сказал Сталин. — Надо подождать немного.

Они пересекли по легкому мостику придорожную канаву и пошли к холодным, не проснувшимся березам.

— Сока-то, видимо, еще нет, — сказал Сталин, погладив маленькой ладонью ствол дерева. — Люблю березы… В них всегда нечто веселое, юное, понимаешь, жизнеутверждающее. Очень русское дерево, молодой человек.

Станислав Гагарин вздохнул. Ему было трудно. Он доподлинно знал, что там, на обочине, валялся вовсе не Вадим, а некое фантастическое существо, так умело могущее быть и давним его другом Казаковым, и бездыханным трупом. Монстра сотворил не менее фантастический вождь и учитель, который, естественно, имеет неземное происхождение, но тем не менее самый что ни на есть подлинный Сталин.

Да, он, писатель Станислав Гагарин, оказался в неестественном положении, когда ему необходимо разрешить психологический парадокс. С одной стороны — величайший тиран всех времен и народов, с благословения которого уничтожены десятки миллионов людей. Эту линию сталинского бытия сочинитель скрупулезно исследовал уже в романе «Мясной Бор», пытаясь и понять вождя, и объяснить эпоху, в которой тот жил, обстоятельства, в которых вождь действовал. Удалось ему объективно раскрыть образ Иосифа Виссарионовича или нет — не писателю Станиславу Гагарину судить, пусть решают читатели «Мясного Бора», хотя литератор изо всех сил старался быть историчным и справедливым.

С другой стороны, писатель понимал: стоит рядом с ним, курит трубку и посмеивается в усы не тот Сталин, о котором он сочинял роман. Этот смоделирован Зодчими Мира и творил на той, искусственной планете, в той Советской России все, что на самом деле вытворял Великий Покойник, прах которого зарыт на задворках ленинского мавзолея.

«Но попав в Третий, потусторонний мир, вождь все понял и покаялся, — подумал писатель. — Если точнее сказать, то уже сам переход в трансцедентальное состояние — другими словами, в сотворенный Зодчими Тот Свет — снимает с личности вину за содеянное.

Да, но разве мне известно, какой он нынче?! — возразил он самому себе. — Как я должен к нему относиться? Кто этот Сталин для меня сейчас?»

Станислав Гагарин отдавал себе отчет в том, что остаточное, реликтовое чувство искренней любви к вождю, воспитанное едва ли не с младенческого возраста обязывает его сохранять в душе некую симпатию к Сталину, хотя это и некое иное существо, лишь сохранявшее облик того, кому поклонялся чуть ли не весь мир.

Даже враги по-своему боготворили, пусть и с отрицательным знаком, маленького в физическом смысле человека, персонифицировавшего собой Высшее Существо, затмившего в людском воображении Зевса и Будду, Христа и Магомета.

При этом писатель не испытывал никакой психологической тяжести от осознания мысли, что вот он рядом, Великий и Мудрый, и до него не только можно дотронуться, но вместе с вождем они участвуют в срыве пока еще загадочной для Гагарина операции «Вторжение». Уже то, что затеяли заварушку именно ломехузы, а про отношение к ним Сталина ему было теперь известно, делало писателя сторонником вождя.

— Здесь неподалеку совхоз «Заречье», — сказал Станислав Семенович. Молчание уже тяготило его, надо было о чем-то разговаривать, чтобы отвлечься от собственных сумбурных мыслей. — Я несколько раз был там во время предвыборной кампании. Хорошие люди там живут… Евгения Павловна, ее дочь Ирина, художник во Дворце Культуры, директор его — Наталья Григорьевна. В библиотеке была у меня встреча с книголюбами. Там заведует Надежда Борисовна…

Так вот, зареченцы рассказывали мне, как 17 марта приехал к ним Гришин, мой соперник, директор Петелинской птицефабрики, ставленник одинцовского госпартаппарата. Вместе с секретарем парткома Гладышевым, получившим указание из горкома, Гришин отправился по цехам и службам, где с пеной у рта доказывал, будто я великорусский националист.

Писатель в тот день и предположить не мог, что Александр Георгиевич Гладышев, партийный функционер самого мелкого масштаба, станет после антикоммунистического переворота главою администрации Одинцовского района.

— А сам он