Вторжение - [7]

3-го Пехотного корпуса. Участвовал в подавлении Польского восстания 1830–1834 гг. и Венгерской революции 1848–1849 гг. С началом Крымской войны 1853–1856 гг. командовал войсками, действовавшими на Дунае. С 24 февраля 1855 г — главнокомандующий войсками в Крыму В тяжелой обстановке проявил нерешительность, проиграл сражение на Черной речке (4 августа 1855 г.) и не сумел оказать необходимую помощь войскам, оборонявшим Севастополь. По его приказурусские войска оставили южную часть города. В 1856 г. был назначен наместником Царства Польского.

Но одно стало ясно сразу, как только начался процесс изучения источников. События этого дня оказались настолько запутанными, что дел по развязыванию этого гордиева узла хватит всем и надолго. Потому мои многочисленные оппоненты могут не волноваться — скучать не придется, только работайте.

КАК ПИШУТ

Мы поняли, что пишут, писали и будут писать много. Теперь сделаем попытку разобраться в качестве. Бумага все стерпит, но вот читатель далеко не все вытерпеть может.

Вскоре после высадки союзников в Крыму и Альминского сражения, по воспоминаниям А.Ф. Погосского,[42] выяснилось, что ни один из его участников не мог толком понять, что же произошло. Наступило массовое потрясение, эмоциональный момент истины, когда каждый искал свой ответ на вопрос: почему армия, готовая шапками закидать неприятеля, достаточно многочисленная, сытая, в основной своей части свежая, полная сил и энергии, настроенная на сокрушение врага и его разгром, потерпела столь неожиданное поражение? И не просто поражение, а обидный и чувствительный удар по самолюбию воспитанного на прошлых победах русского солдата и офицера. И от кого! Его нанесли батальоны и батареи союзных войск, измотанных болезнями, уставших, полуголодных, обессилевших после нескольких дней пребывания в Крыму на чужой, для них незнакомой негостеприимной земле. Может быть, поверим адмиралу британскому Слейду, считавшему, что армия рабов в солдатских мундирах не будет сражаться с энтузиазмом?^{12}

Хотя, не так все просто, как может показаться. Конечно, такое явление, как русский солдат николаевских времен — сложное, и еще не одно поколение историков будет ломать копья в спорах о его сути.

А.Ф. Погосский, посетив незадолго до боя на Альме лагерь русских войск, обратил внимание на царивший высокий дух, правда, граничивший с самоуверенностью. Он стал одним из первых, кому эти настроения стали внушать не радость, а опасения, полностью подтвердившиеся позже.

«Беспрестанное крейсирование английских пароходов в виду крепости не производило никакого отчетливого влияния на умы нашего гарнизона. Вера в штыки наши обаяла всю военную часть населения, правда, обаяние это не сообщалось сословию мирных жителей, между ними носились неясные слухи о предстоящей блокаде крепости и кое-какое опасение; женщины были, по обычаю прекрасных, на стороне смелых и не верили посещению западных гостей.

Я навестил кое-кого из старых моих сослуживцев в Мамадашском (или Мамалашском, не помню) лагере на северной стороне крепости. Там расположение умов также не выходило из обычной колеи всех лагерных стоянок, при речи о высадке неприятеля слышались возгласы: «О если бы да кабы! Да они не дураки — не полезут, как куры во щи! Мы их шапками закидаем!».^{13}

Давайте не будем уподобляться некоторым исследователям и с упорством, достойным лучшего применения, искать автора этих слов, ставшими едва ли не главной крылатой фразой периода кампании. Иные краеведы и филологи до сих пор видят в этих словах едва ли не великий смысл всего Альминского сражения.

Если быть объективным и не заниматься самобичеванием, особенно сейчас модным, то нужно попытаться понять психологию армии Николая I. В сентябре 1854 г. её моральный дух был действительно высоким, действительно граничащим с самоуверенностью, которая, как известно, наказуема, так как не имеет никакого отношения к боевому духу. Это была психология парада, которая срабатывает успешно только в одном случае — когда армия наступает. Результат подобного эмоционального состояния при отчаянном сопротивлении неприятеля или, как в нашем случае, его активному нападению предсказуем. Это не прецедент, а явление, в истории войн распространенное. Очень часто армия, уверенная в легкой победе, при первых признаках того, что противник гораздо сильнее, чем представлялось в застольных беседах на биваке, легко впадает в другую крайность — панику, уклонение от боя, отход, бегство. Примеров тому — масса. Их мы обнаружим и в глубокой древности, и в последних событиях. Это, например, дезорганизация грузинской армии после первых же удачных ударов российской артиллерии в августе 2008 г.

К чести участников войны многие из них нашли в себе силы называть вещи своими именами, не побоявшись отдать его результаты на суд истории. Когда же поражение все-таки случилось, то уже тогда среди бывших в нем возобладало мнение, что в ближайшее время начнется всемерное оправдание.

«Вообще нельзя было не согласиться с тем храбрым и умным раненым офицером нашим, с которым довелось мне беседовать на третий день после Альмы в Симферополе под «Золотым якорем». «Конечно, многие из офицеров напишут эпизодические картины этой битвы, которые они видели как участники дела», — сказал я ему между прочим. «Едва ли», — возразил он. «Да если бы и написали, так толку мало: это было бы либо верно и очень узко и бессвязно, либо широко и связно и очень сомнительно! Об этом большом деле напишут прежде всего у вас в Петербурге, и хорошо напишут: все большое издали виднее…».