Второй вариант - [5]

Он круто повернулся и шагнул к окну. Сдавило вдруг виски — слегка, мягко, едва ощутимо, но Слащев насторожился, замер, он знал: так приходит к нему ярость — сначала тихая, но с каждым мгновением нарастающая, захватывающая, способная, подобно лавине, поглотить все. Он понимал, что бывает несправедлив, жесток и страшен в такие минуты. Но если ярость приходила, он ничего уже сделать не мог, да и не пытался: ему казалось, что любая попытка обуздать взрыв может убить его самого. Приступы ярости часто толкали его на поступки, которые вспоминались потом долго, кошмарами приходили во сне.

Подумал о ненависти — о чужой и своей — обруч сдавил голову крепче, обретая тяжелую палаческую силу, и Слащев вздрогнул, предчувствуя неизбежное, страшное — сейчас…

И вдруг краешком незамутненного еще сознания вспомнил, что за его спиной — молоденькие девушки.

Против обыкновения заставил себя успокоиться, вернулся к столу и, обращаясь к Лизе, глухо проговорил:

— Вам, мадемуазель, должно быть стыдно! Вы поддались бездумному легкомыслию. Подумайте, что было бы с вами, урожденной Оболенской, ворвись сюда красные! Как бы они поступили с вашей маман, с вами? — Слащев увидел в широко распахнутых глазах Лизы отчаяние. В глазах ее подруги была ненависть.

«Недоумение, ненависть, страх — не все ли равно», — устало подумал Слащев, — никто не понимает… не поймет…

— Но, Яков Александрович… — слабо прозвучал Лизин голос.

— Вы немедленно вернетесь домой, мадемуазель. Немедленно! — Вызвал адъютанта, приказал: — Усадите мадемуазель в мой автомобиль и отправьте в Симферополь.

В углу салона, на божнице, взмахнул крыльями и громко каркнул ворон, будто соглашаясь с решением генерала.

… Лиза плакала.

— Вера, Верунечка, прости меня…

— Перестань, Лиза, — сдавленно проговорила Вера. — При чем здесь ты?

— Пожалуйста, барышни, — шофер предупредительно открыл дверцу машины.

Лиза растерянно огляделась.

— Садись, — Вера подтолкнула ее. — Садись же. Тебе надо ехать. Я остаюсь.

— Как же так?.. — заметалась Лиза, но Вера уже уходила, словно боясь, что решимость в последний момент покинет ее.

Лиза растерянно посмотрела на стоявшего рядом офицера. Он пожал плечами и помог девушке сесть в автомобиль.

Когда в Севастополе началось совещание военного совета, Деникин приказал его не беспокоить. Он ждал сообщений из Севастополя.

Верховный в общем-то был почти уверен в исходе совещания: главный завистник — барон Врангель — находится в Турции, другие генералы противопоставить себя ему, Деникину, не могут. Происходящее в Севастополе должно было лишь показать всем: генерал Деникин не цепляется за власть, но покорно исполнит долг, если призовут его армия и отечество. И все же где-то в глубине души оставался страх: а вдруг?..

Неспокойно было и в Чесменском дворце, где под председательством престарелого генерал-полковника Драгомирова проходил военный совет.

Вначале выяснилось, что у каждого из генералов есть свои претензии к верховному, и отставка его казалась вполне своевременной. Когда же стали обсуждать кандидатуры на пост главнокомандующего, единодушие членов совета бесследно исчезло. От Врангеля отказались почти все: к чему думать об опальном генерале, когда среди присутствующих достаточно лиц, не уступающих барону ни званием, ни заслугами. Но кто же? Оказалось, что не только к Деникину имеют свой счет генералы — в неменьшей степени недовольны они были и друг другом.

К исходу дня двадцать пятого марта в Чесменском дворце уже больше молчали, чем совещались. Председательствующий Драгомиров жаловался на нездоровье. Бывший главноначальствующий Одессы Шиллинг пытался рассказывать свои известные фривольностью историйки. Атаман войска Донского Богаевский спал в мягком кресле: испуганно всхрапывая, открывал глаза и, смущенно покашляв, засыпал опять. Представительный, гвардейской стати Александр Павлович Кутепов, уже свыкшийся с мыслью, что не быть ему главковерхом, задумчиво курил папиросу за папиросой. Генералы Романовский и Май-Маевский тихо о чем-то беседовали.

Тяжко вздыхал приглашенный на совет епископ таврический Вениамин: «О господи, просвети и направь нас на путь истинный», — крестился он.

Неожиданно поднялся бледный Слащев.

— Бога надо почитать, но зачем впутывать его в политику?! — Громко стуча сапогами, он направился к двери. — Неотложные дела призывают меня в штаб. Честь имею, господа!

Драгомиров грустно посмотрел ему вслед. Вздохнул и повторил уже в который раз:

— Мы обязаны прийти к определенному решению, господа.

Избегая смотреть друг на друга, генералы молчали.

И вдруг встал Кутепов:

— Господа! Предлагаю выразить нашему испытанному предводителю, генералу Деникину, неограниченное доверие! Предлагаю просить Антона Ивановича оставаться и впредь нашим верховным главнокомандующим!

В мертвой тишине опешившие члены военного совета смотрели на Кутепова: что угодно могли ожидать от него, но не этого.

Кутепов! Не он ли несколько месяцев подряд добивался поста главнокомандующего? Не он ли всего неделю назад заявил Деникину о том, что после новороссийской катастрофы армия ему не верит? Не он ли шельмовал, как мог, Антона Ивановича уже здесь?