Второй сын - [43]

– Но ведь… если нас будут держать в храме, ни одна из нас не станет матерью.

Глаза у Дагмара широко раскрылись, а рот скривился, словно столь юному существу не дозволялось думать о подобных вещах. Сложив руки на груди, он откинулся на спинку кресла.

– Так вот что тебя волнует. Для этого, Лиис, еще много времени. Ты все еще ребенок.

– Мне пятнадцать! – выпалила она. – И скоро будет шестнадцать.

Он недоверчиво нахмурился. Она никогда еще не говорила, сколько ей лет на самом деле, но сейчас злые, горячие слова сами вылетели у нее изо рта. Она больше не ребенок. Ей недолго довелось побыть ребенком.

– Кто решит, что со мной будет? Ярл Лотгар, король Банрууд? Или верховный хранитель? – настойчиво спросила она.

Казалось, ее вопросы потрясли Дагмара. От этого она разозлилась еще сильнее. Неужели хранители ничего не понимают?

Она смерила его холодным взглядом, ожидая ответа.

– Не знаю, – прошептал он. – Я не знаю, кто это решит.

Она так и думала. Хорошо хоть, что он не соврал.

– А что станет с нашими детьми?

– О чем ты?

– Их заберут у нас так же, как нас забрали? – Так же, как Альбу забрали у Тени? Она не произнесла этих слов. Эти слова ей не принадлежали. Но они мелькнули у нее в голове.

– Дитя… – потрясенно сказал Дагмар. – Откуда все эти мысли?

Она повернулась, собираясь уйти, но он окликнул ее, когда она уже была возле двери.

– Лиис. – Голос его звучал резко.

Она остановилась.

– Моя сестра Дездемона, мать Байра, чувствовала то же, что и ты. Что у нее не было выбора. Я не смог защитить ее, хотя должен был. Но я сделаю все, что смогу, чтобы защитить тебя.

Она ему верила. Но и в стенах храма, и за его пределами им повсюду грозила опасность. Оставалось лишь ждать. Ждать, пока пройдет время, пока всемогущие решат, что будет дальше. Их судьбу будут вершить боги, короли и хранители. И с этим она почти ничего не могла поделать.

* * *

Хёд уже не надеялся, что когда‐нибудь снова услышит, как поет Гисла. Но однажды она вдруг вернулась, и у него в голове зазвучал ее голос.

Даруйте мне обитель надежды, укажите, куда идти, даруйте мне веру, что никогда не погаснет.

Руна у него на правой ладони – начертанное им отражение руны на ладони у Гислы – запылала, и он вышел из пещеры, к закатному солнцу, чувствуя его свет у себя на коже, и поднял голову, чтобы лучше слышать.

Арвин вышел следом за ним, но Хёд махнул ему:

– Тут просто новая птичка, мастер, – и Арвин, заскучав, ушел обратно в пещеру, к своему ужину.

Несколько минут был лишь голос. Ни образов. Ни цвета. Один только голос, словно она пела с закрытыми глазами. Но этого ему было достаточно, и он стоял и зачарованно слушал. Он ликовал. Потом песня закончилась, и он услышал ее слова. Он услышал, как она задает вопрос, но говорила она с кем‐то другим.

Почему на меня никто не смотрит? – спросила она.

– Гисла? – шепнул он, боясь, что Арвин его услышит. И двинулся вниз по тропинке, к пляжу. Ему нужно было приглушить голос – расстоянием, пространством, шумом воды.

Он почти бежал по тропинке, хотя тому, кто не видит, небезопасно бегать даже по хорошо знакомым местам. Он двигался куда быстрее, чем следовало, – в конце концов, он ведь не слышал камней у себя под ногами. До пляжа он домчался без злоключений, но уже на песке споткнулся и упал.

– Гисла? – сказал он громче, боясь, что она опять пропала.

Хёд? Ее голос прозвучал совсем слабо, но он закричал ей в ответ:

– Гисла! Я слышал, как ты пела. Я слышал твои песни, и они были прекрасны.

Хёд? Ладонь у него еще горела, и он снова крикнул, не зная, что сказать, от радости и неверия.

И вдруг он услышал ее голос так ясно, будто она стояла рядом, и упал на песок, обратив лицо к небу.

В тот день он заставил ее пообещать, что она снова использует руну, что вызовет его, когда сможет, и с тех пор она так и делала – много, много раз.

Ей не надоедали его расспросы, и она никогда не отказывалась спеть ему.

Она подарила ему так много песен.

В песнях Гислы он увидел Элейн из Эббы, ее рыжие волосы и спокойные манеры. Он не только увидел ее, он ее узнал. Узнал их всех.

Он узнал Башти: увидел темное тепло ее кожи, яркий сполох ее ума. Она чудесно умела изображать все на свете – и голосом, и всем телом, – и ей часто удавалось рассмешить Гислу. Смех Гислы тоже был чудом. Он раздавался нечасто, но, едва услышав этот заливистый смех, Хёд словно разом забывал, как дышать. Хёд любил Башти за то, что она смешила Гислу.

Он знал темноглазую малышку Далис, видел все ее краски. Когда Далис рисовала, Гисла сочиняла песни, показывая Хёду ее рисунки.

В песнях Гислы, что звучали у него в голове, танцевала Юлия со своими неизменными мечом и щитом. Юлия била и нападала, и он радовался ее выходкам, хотя они с Гислой часто не ладили.

– Она меня не понимает, – сказала Гисла. – И я не знаю, как сделать так, чтобы она меня поняла. Мы совсем разные.

– Я думаю, что вы скорее… одинаковые, – осторожно предположил он. – Вы обе воительницы. Вы бойцы. Просто боретесь по‐разному.

– Я не всегда знаю, с кем борюсь. Кто мой враг. Я знаю лишь, что ты, Хёди, мой лучший друг.

– А ты мой.

– Я бы не выдержала без разговоров с тобой.

Хёд часто думал о том, как жил до того, как ее вынесло к нему на берег. Когда Гисла пела, он видел весь мир. Ее сестер, хранителей, замок и короля. Он видел сады, и ворота, и стену, отделявшую храм от Сейлока. Он видел море и небо, деревья и горы. И даже видел себя.