Второй шанс - [20]

– Сегодня они мне не нужны, – сказала она.

А теперь было три часа ночи, хотя точно она не знала, учитывая, что все время горел свет и медсестры, переговариваясь тихим шепотом, ходили туда-сюда в тапочках с каучуковыми подошвами. Шарик качался у края ее кровати и издавал легкий потрескивающий звук каждый раз, как кто-то проходил.

Она уже некоторое время не проверяла банковский счет, но у нее была хорошая память. Она знала свои расходы и доходы. Единственным ее имуществом был дом, купленный ее отцом, и она не собиралась его продавать. Врач-реабилитолог, который пришел ее осмотреть после ухода Джо, сообщил, во сколько обойдется частная сиделка. Она не могла себе этого позволить. А что мог бы ей предложить совет?

– Мы переведем вас в реабилитационный центр, – сказал бодрый врач, от которого пахло мятной жвачкой и сигаретами. – Вы будете там, пока не сможете справляться самостоятельно с расчетом на то, что кто-то будет приходить не чаще раза в день, чтобы помочь. Преимущество в том, что вы будете находиться в системе, если в будущем понадобится дополнительная помощь.

В системе. Система, которая вела к тому, чтобы променять свой дом на лечебное учреждение, потерять жизнь и стать зависимой. Система, которая перемалывала стариков, которые уже отжили свое, и забрасывала их в странные голые комнаты к снисходительным голосам незнакомцев.

Хонор откинулась на подушку, глубоко вдохнула воздух, пропитанный запахом больничного белья и антисептика, и закрыла глаза. Она думала о Стивене, как и всегда. Первая мысль после пробуждения, последняя мысль перед сном. Думала о том, как волосы Стивена прилипли к его голове, когда он родился, о том, как он повернул к ней свое сморщенное личико. Стивен в солнечном свете бегает в Клиссольд-парке, его колени в комках грязи и пятнах от травы. Стивену приснился кошмар, он залазит к ней в кровать, сует мокрую от пота голову ей под подбородок, к шее, вздыхает и проваливается в глубокий детский сон. Ее драгоценный мальчик… Она думала о Стивене, пока боль не отхлынула и она не смогла заснуть.

Она в синагоге, в синагоге ее отца, в маленькой боковой комнатке, ждет, когда ее позовут на похороны сына. На ней черное платье; разорванная лента[4] приколота к груди. Она одна, единственный скорбящий, так же как и на похоронах отца. Но теперь хоронит сына.

Ей это снится, и она знает это даже во сне. Похороны Стивена были другими; они проходили в Брикхемском крематории, и там было полно цветов и людей. Она сидела в первом ряду, и Джо сидела рядом, обнимая Лидию. Было жарко, в воздухе пахло июнем. Не было лент, которые можно было бы разорвать, никакого способа выразить скорбь, кроме как плакать.

Во сне дверь в основной зал синагоги открывается сама по себе, и Хонор с болью идет в начало зала, словно двигаясь через лес ножей. Она ожидает увидеть закрытый гроб, простой сосновый гроб, но он открыт. Внутри лежит Стивен в черном костюме. У него мирное лицо, и на нем нет никаких следов. Можно подумать, что он спит, если не учитывать то, что он лежит на спине со сложенными на животе руками, а Стивен всегда спал на боку, поджав колени к груди.

В синагоге нет никого, кроме нее и ее мертвого сына. Ни раввина, ни молящихся. Жена и ребенок почившего также относятся к официальным плакальщикам, но Джо с Лидией здесь нет. Шаги Хонор эхом отдаются по комнате. Она кладет руку на руку Стивена.

– Ты не должен был этого делать, – шепчет она его красивому, спокойному лицу. – Тебе нужно было продолжать бежать.

Стивен не шевелится. Но она слышит приглушенные шаги позади и поворачивается. В конце синагоги стоит Стивен в лучах света, пробивающихся через высокие окна. На нем одежда для бега: футболка, шорты с дыркой в подшивке, изношенные кроссовки.

– Почему ты мне никогда не говорила? – обращается он к ней через скамьи и время.

Его голос звучит так же, как при жизни. Точно так же, как и когда он задавал ей эти вопросы. Тогда она не ответила. Она не могла ответить и сейчас. Она хочет побежать к нему, заключить его в объятия, глубоко вдохнуть его запах, но злость в его глазах приковывает ее к месту, ее рука все еще лежит на руке ее мертвого сына.

– Почему ты скрывала его от меня? – говорит он. – Всю мою жизнь. Почему ты никогда не рассказывала?

Хонор проснулась. Бедро обжигала боль, но она только хватала ртом воздух. Вздох эхом откликнулся у нее в ушах – вместе с колотящимся сердцем.

Во сне все было ярким и четким, каждый цвет был насыщенным, а теперь полумрак палаты давил ей на глаза и на грудь. Было тихо, в больнице никогда не бывало так тихо, и штора у ее кровати была задвинута, она была одна. Всегда одна, одна навечно, со всеми выборами, которые сделали ее одинокой.

Она потянулась к кнопке вызова медсестры и, даже не успев нажать на нее, уже знала, что переедет жить к невестке. Она поедет. У нее нет другого выбора, только бы слышать движение других людей посреди ночи, чувствовать их притяжение в темноте, когда она одна и мучается от боли, не может перестать слышать вопросы, вспоминать свои оплошности, людей, которых она потеряла, молитвы – каддиш