Бью и понимаю, что попадаю. Первые удары он заблокировал, пытался работать уклонами, встречать, но я его попросту смял, оттеснил в угол, а когда он решил прижаться ко мне в клинче, оттолкнул его локтем и продолжил лупить в эту уже совсем не весёлую харю.
А когда голова соперника пару раз как следует встряхнулась, я на автомате добавил левой в печень (ну куда же без неё, любимой), и тут внутри меня словно бы опустили рубильник. Силы закончились как-то разом, руки повисли, и на что меня ещё хватило – так это слиться с негром в экстазе, то есть в клинче.
Почему рефери не стал считать Рамиресу нокдаун – так и осталось для меня загадкой. Скорее всего, потому что и он согласился клинчевать, чтобы, используя меня в качестве опоры, не свалиться на канвас.
– Break, – прозвучала команда рефери.
Он попытался растащить нас в стороны, и в этот момент лоб Рамиреса с глухим стуком стукнулся в мою правую надбровную дугу, а пару секунд спустя мой глаз залило чем-то тёплым и липким. Чем – это я сразу сообразил, особенно когда на мою красную майку капнули ещё более красные, почти чёрные капли. В этот момент меня волновал вопрос: какова глубина рассечения? Позволит ли она мне закончить этот в общем-то равный бой? Равный, если не считать вот этой атаки, когда судьи обязаны были засчитать несколько моих попаданий.
– Stop! Stop!
Рефери всё-таки растащил нас в стороны. Время остановили. Внимательно посмотрел на моё рассечение и махнул рукой в сторону столика, за которым располагался врач:
– Doctor, come here, please.
Тот неторопясь поднялся на ринг. Врач был наш, вроде бы с кафедры спортивной медицины Первого Московского Государственного медицинского университета имени И.М. Сеченова. В ход пошла перекись водорода, зашипело и в ране, зашипел и я от жжения в ней.
– Кровь я остановил, но рассечение глубокое, – сказал мне врач где-то минуту спустя, замазав рану вазелином. – Кровотечение может открыться в любой момент.
Досрочное завершение боя – и американцу присудят победу техническим нокаутом. Это будет катастрофа, особенно на фоне того, что до финального гонга остаётся где-то минута.
– Товарищ доктор, я должен закончить бой, – говорю я так тихо, чтобы кроме врача никто меня не услышал. – Вы же не можете допустить, чтобы победу отдали американцу.
И при этом с такой мольбой смотрю в его глаза, что тот отводит взгляд.
– Я давал «Клятву Гиппократа». А если твоему здоровью будет причинён непоправимый вред?
– Не будет, – мотаю я головой, надеясь, что при этом в стороны не полетят брызги моей крови. – Осталось всего ничего, я побегаю, так что он даже меня ни разу не достанет.
Рефери из Бразилии уже стоит рядом, прислушивается, как будто понимает русский. А вдруг и впрямь понимает, вдруг учился в каком-нибудь Университете Дружбы народов имени Патриса Лумумбы? Поймёт, что мы тут договариваемся между собой, и побежит докладывать кому надо.
– Обещаешь не подставляться? – наконец со вздохом спрашивает врач.
– Клянусь!
– The battle can continue, – говорит он рефери.
Тот кивает и приглашает нас с американцем в центр ринга. В глазах соперника вижу явное неудовольствие решением врача, и в то же время решимость закончить всё как можно быстрее. Ноздри раздуваются, белки глаз от прилившей крови стали розоватыми, и он идёт вперёд, явно намереваясь сделать из меня отбивную. Держать дистанцию трудно, именно на дальней он своими джебами меня может достать, приходится уклоняться, ставить блоки, принимая удары на перчатки…
Бляха муха, всё-таки открылось кровотечение! Это от моей же перчатки самортизировало в замазанную специальным вазелиновым составом рану. Глаз снова стало заливать, пусть и не так сильно, как в первый раз. Сейчас рефери увидит и вновь остановит бой, а там шут его знает, как повернётся.
– Двадцать секунд, Макс!
Отчаянный крик Грачёва я услышал, и в этот момент Рамирес пошёл, наверное, в последнюю и решительную атаку, не сомневаясь, что я уже не смогу ответить. Но тот перерыв, когда мне оказывали помощь, вдохнул в меня немного сил, и теперь настал момент, чтобы их выплеснуть без остатка.
Я сделал шаг навстречу американцу, уклоном ушёл по полукрюка правой и, вложившись в этот удар от души, засадил перчатку в услужливо подставленную печень. На этот раз Рамирес согнулся пополам и выпучил глаза одновременно с гонгом, а я так и замер с занесённой для решающего удара рукой. Прозвучи гонг секундою позже – ничто не спасло бы соперника от «fatality» из моей некогда любимой игры «Mortal Kombat» на приставке «Sega».
К скособочившемуся Рамиресу подлетают его секундант с помощником, а я подхожу к канатам, с другой стороны которых на ринг взбирается врач с пузырьками перекиси водорода и вазелина.
– Зашивать надо, – бормочу я, подставляя рану под смоченную перекисью ватку.
– Понятно, что зашивать. Пока пластырем залеплю, и езжайте в травмпункт. Надеюсь, зашивать будет не криворукий, а то шрам останется.
Я едва не сказал, мол, хрен с ним, с этим шрамом. Для меня сейчас куда важнее, что решили судьи. Рефери и мой недавний соперник уже дожидаются меня в центре ринга. Американец уныло смотрит себе под ноги, видимо, уже что-то знает, и это не могло не вселить в меня уверенность. Но радовался я где-то глубоко внутри себя, осторожно, словно опасаясь спугнуть удачу.
