Второй Саладин - [90]

– Сэм – умный малый, Пол. Он некоторое время приглядывался ко мне. Мы хорошо работаем вместе. Но я здесь не ради Сэма. Я здесь ради вас.

– А что, если я откажусь? Скажу, что мне это все надоело, что все это ведет лишь к новым бессмысленным убийствам?

– А вы не можете отказаться. Вы подписали контракт. Пойти на попятный не получится. Мы можем устроить вам очень веселую жизнь. Пол, подумайте хорошенько. Вы очень нужны Данцигу. Он в вас верит.

– Придурок, – процедил Чарди.

– Пол, взгляните на это по-другому. Вы нужны Данцигу, Данциг обладает влиянием. Это значит, что вы нужны Мелмену. А у него большое будущее, Пол. В один прекрасный день он займет высокий пост. Он – один из «своих». А мы с вами, Пол, всегда были чужие и так ими и останемся, если кто-то из своих не будет нас проталкивать. Кто-то из ветеранов ЦРУ, с Гарвардом за плечами, белая кость, из высшего руководства. У Сэма все это есть, Пол. Он действительно может помочь людям вроде нас с вами, двум ирландцам-католикам, выросшим на улицах Чикаго. Он хочет, чтобы вы начали все с начала. С чистого листа. Никаких расследований семьдесят пятого года, никаких рекомендаций об увольнении. Все забыто. Пол, вы можете вернуть себе свою карьеру. Можете вернуть себе все. Если Сэм будет перед вами в долгу, Пол, перед вами откроются блестящие перспективы, когда он займет руководящее кресло. Он может взять вас с собой.

Роль змея-искусителя на трибуне «Анакостии» совсем не шла Майлзу. Его лицо слишком напоминало мордочку хорька, слишком воспаленными были прыщи. Когда он говорил, его маленькие темные глазки горели убежденностью, он разрубал воздух своими крохотными ручками, размахивал ими. Он наседал, захлебывался словами, срывался на визг. Хороший вербовщик – а Чарди в свое время знавал нескольких таких – мог уговорить тебя продать родную мать. У Майлза такого таланта не имелось. Тут самое главное было верно рассчитать время, подобрать точный ритм; он же слишком спешил взять быка за рога.

Мелмен, должно быть, совсем в отчаянном положении, если ему пришлось прибегнуть к услугам такого неумелого оперативника, как Ланахан. Любопытно. Разве Сэм не мог поручить это задание кому-нибудь поприятнее? Нет, он перебрасывал с места на место тех людей, с которыми начинал, просто перетасовывал их по-иному. По какой-то причине он желал сохранить операцию в тайне, ограничить ее как можно меньшим количеством участников.

Чарди взглянул на реку. На дальнем берегу мерцал огнями равнодушный и роскошный город. Капитолий, подсвеченный дуговыми лампами, застывшим изваянием маячил на фоне ночного неба. Неподалеку, тоже подсвеченная для пущей парадности, высилась стрела стелы Вашингтона – еще один собор правительственного Ватикана, символ веры, которая теперь казалась Чарди мыльным пузырем, такой же обманкой, как и католицизм, в котором его вырастили.

Но разве у него есть выбор? Разумеется, никакого. Что, не исключено, и хотел сказать Мелмен, когда посылал к нему этого ужасного мальчишку.

Он подумал о Джоанне и о своем обещании ей. Можно ли считать, что ее предательство освобождает его от необходимости сдержать слово? Или предательство Улу Бега? Что Чарди должен курду, который назвал его своим братом?

В голову ему лезли самые разные мысли.

Зачем Мелмену так понадобилось вернуть его? Почему Сэм так настойчиво стремился уничтожить его семь лет назад? Кто стоит за Улу Бегом? И что с беднягой Тревиттом, угодившим в какую-то неизвестную беду в Мексике?

Он понимал, что каковы бы ни были ответы на эти вопросы, искать их следует не на спортивной площадке.

– Ладно, Майлз, поехали, – сказал он.

Глава 36

Данциг сидел в купальном халате за домом, у сада. Его окружали по меньшей мере семь человек, трое из них с рациями. А дальше, в зарослях, скрывались еще люди. Правительственные машины патрулировали квартал: неприметные «шевроле» с двумя мужчинами в костюмах и израильскими «узи». А вертолеты? Возможно, были и вертолеты.

– Да, вы явно любите делать все с размахом, – сказал он своему соседу.

Сэм Мелмен рассмеялся.

– За те налоги, которые вы платите, вам полагается особое обращение, – сказал он. – Как поживает ваша грудь?

Данциг поморщился. Кевларовый жилет задержал все три пули и смягчил удар; тем не менее, он получил перелом двух ребер, который почти обездвижил его, а от подмышки через всю грудь к животу протянулись багровые синяки. Последние несколько дней его держали на болеутоляющих, такой острой была боль, и он помнил все крайне смутно. Его жена героически ухаживала за ним и выступала по телевидению с заявлениями; похоже, эта роль доставляла ей удовольствие и развлекала ее. Тем временем на него самого обрушилась лавина телеграмм с притворным выражением сочувствия от людей, которые терпеть его не могли, в массе своей отправленных в ожидании его близкой смерти (первые сообщения были крайне сбивчивыми).

– Моя грудь поживает великолепно, – ответил Данциг. – Просто замечательно.

– Я видел медицинское заключение. Готов поспорить, что вам страшно больно.

– Ужасно больно, – сказал Данциг. – Пожалуйста, только без шуточек. Смех меня прикончит.